Любовник смерти - Борис Акунин (2006)

– Один только миг в моей злосчастной жизни и был, во всей судьбе моей горемычной, – тихо, проникновенно сказал Скорик. – Когда ты меня, сироту, поцеловала…

– Неужто? – изумилась Смерть, даже шить перестала. – Такое это для тебя счастье?

– И словами не обсказать, какое…

Она отложила рубаху.

– Господи, – говорит, – да давай я тебя ещё поцелую – не жалко.

Он зарозовелся весь (это уж естественным манером получилось).

– Ах, тогда и помереть не страшно…

Но руки пока держал при себе и глазами мигал не дерзко, а робко.

Смерть подошла к нему, наклонилась. Глаза ласковые, влажные. Погладила по шее, по плечу, и нежно так, по-доброму приложилась к Сенькиным губам.

Тут его будто в печку, в самое пламя, кинуло. Позабыл он про всю сенсееву науку, рванулся вверх, навстречу Смерти, обнял её что было сил и давай целовать, а сам от горячности только вдыхает мятный, пьяный аромат её волос – ах, ах – и выдохнуть не может, жалко.

И случилось тут что-то, ей-богу случилось! Ненадолго, может, на несколько секундочек всего, налилось вдруг тело Смерти таким же ответным жаром, и поцелуй её из мягкого, материнского стал жадным, требовательным, твёрдым, а руки заметались по Сенькиной спине.

Но кончились невозможные секундочки – она расцепила Скориковы объятья, отшатнулась.

– Нет, – говорит, – нет. Ну тебя, чертёнок, не соблазняй. Чего нельзя, того нельзя.

Головой затрясла, будто отгоняла какую химеру (это так говорят, когда привидится небывальщина), ладонью себе по глазам провела – и стала всегдашняя, спокойная. Помотрела на Сеньку с лукавой улыбкой.

– Ух, змей, от горшка два вершка, а хитрющий. Наплачутся от тебя девушки.

А Скорик из печки-то ещё не вылез, не понял ещё, что всему конец, и сунулся к Смерти снова обнять. Она не отстранилась, но и не шевельнулась – это все равно было, как статую какую обнимать.

Вдруг сзади голос, с дрожанием:

– Ах вот ты с кем, сука!

Сенька обернулся и закоченел.

На пороге стоял Князь – рожа перекошена, глазищи сверкают. Ну да, дверь-то с улицы не заперта, вот и вошёл, а им не слыхать было.

– Кого в любовники взяла, паскуда! Кутёнка! Глистёныша! В надсмешку, что ли?!

Шагнул к помертвевшему Сеньке, схватил за шею, вверх рванул – пришлось на цыпки привстать.

– Убью, – шипит. – Башку сверну.

И ясно было – сейчас свернёт. Хорошо ещё, что недолго мучиться. А то начал бы, как тому барышнику, уши резать и в рот совать или, того хуже, глаза бы повыколол.

Сенька отвернулся, чтоб Князевой рожи не видать – и без того ужасно было. Решил, лучше в последний миг на Смерть посмотреть, пока душа из плоти не отлетела.

И увидал чудо-чудное, диво-дивное: как берет Смерть со стола крынку с недопитым молоком и с размаху бьёт ею фартового по макушке.

Князь удивился, Сеньку выпустил и на пол сел. За голову держится, меж пальцев кровь с молоком течёт.

Смерть крикнула:

– Что встал? Беги!

И рубаху недозашитую сует.

А Сенька не побежал. Кто-то другой, как бы второй Сенька, изнутри его, сказал:

– Айда со мной. Убьёт он тебя.

– Не убьёт, – ответила она, и так спокойно, что Сенька сразу поверил.

Князь морду повернул, глаза мутные, бешеные. Рванулся встать, покачнулся, ухватился за стол – не совсем ещё вошёл в разум, ноги плохо держали. Однако прохрипел:

– Москву переверну, а найду. Под землёй не спрячешься. Зубами жилы вытяну!

Так страшен был, что Скорик в голос заорал. Дунул со всех ног, с крыльца кубарем слетел и заметался: куда бежать-то, куда?

А туда, подсказал ему второй, внутренний Сенька, оказавшийся поумней и покрепче первого. Туда, куда Князь сказал: под землю. Как бы не пришлось из Москвы эмиграцию делать. Князь теперь и вправду не угомонится, пока сироту не изведёт.

Ну а коли так, нужно запастись деньгами.