Я говорил, что скучал по тебе? - Эстель Маскейм (2018)

– Восемь лет. Он не видел меня с тех пор, как мне было двенадцать. Представляешь, двенадцать! С ума можно сойти! Он стоял как громом пораженный. Он пропустил все мои подростковые годы, и, наверное, ему странно было видеть перед собой взрослого двадцатилетнего парня.

– Ты злился на него? – снова вмешиваюсь я.

– Нет. Даже не знаю, что я чувствовал. Какую-то пустоту. Мы сели друг против друга и молчали. Минут пять.

Тайлер передвигает пальцы с моего запястья на ладонь и легонько постукивает по моим костяшкам. Наверное, ему нужно подсознательно отвлекаться от слов, которые он связывает вместе. Гладить запястье, стучать по костяшкам или сжимать мою руку.

– Брук потребовала, чтобы я все ему рассказал.

– Все?

– С момента, как он оказался в тюрьме, и по настоящий день, – подтверждает Тайлер.

Глубокий вдох, закрытые на секунду глаза, и он вновь крепко сжимает мою руку. Он делает это всякий раз, когда ему трудно говорить.

– Что меня три раза исключали из школы. Что в четырнадцать я впервые попробовал марихуану, а в шестнадцать – кокаин. Что я плохо учился, потому что мне все было пофиг. Что относился к маме, как последний подонок, что мне нравилось напиваться. Рассказал, сколько раз попадал в полицию и как сломал нос в драке однокласснику. Рассказал о Нью-Йорке и о тебе. Рассказал, почему приехал в Портленд. Что я здесь из-за него, потому что он превратил меня в никчемного человека и я хочу это исправить.

Я не отдаю себе отчета, что плачу, пока не ощущаю на губах вкус слез. У меня сдавило грудь, голова отяжелела. Я все это знаю, но в его голосе слышится нестерпимая боль. Его отец никогда не поймет до конца, что натворил. Физическое насилие оставило след в душе.

– И знаешь, Иден, мне стало легко, – громко и четко говорит Тайлер.

По моим щекам текут слезы. Я чувствую его взгляд, искренний и открытый.

– Посмотрев ему в глаза и высказав все, я почувствовал какое-то удовлетворение. Он был уничтожен. Он расплакался, как ребенок. Я в жизни не видел, чтобы отец плакал. Я удивился, потому что это на него не похоже, и постепенно до меня дошло, что, наверное, он сожалеет о том, что сделал. Что он ненавидит себя за это. Он только и повторял: «Прости, мне так жаль, так жаль». Я встал и вышел из кабинета, а он остался сидеть, хлюпая носом, как жалкий идиот. И мне стало легче.

Мы сидим, держась за руки. Я обнимаю Тайлера свободной рукой и прижимаюсь щекой к его груди. Его футболка становится мокрой от моих слез, и я не могу ничего сказать, потому что изо всех сил зажмуриваю глаза. Я терпеть не могу плакать и плачу всегда только из-за Тайлера.

– Почему ты плачешь? – удивленно спрашивает он, поворачивает мое лицо к себе и осторожно вытирает слезы.

– Ты не никчемный, – говорю я.

Это я никчемная. Я реву у него на плече. Я не могу разобраться со своим отцом. Я не могу устоять против мороженого на пирсе. Я не знаю, зачем вставать по утрам, тупо проживаю день за днем и радуюсь, когда они заканчиваются. Поэтому я восхищаюсь Тайлером. Он полон решимости все изменить. Он переехал в незнакомый город, заставил себя пойти к психиатру, поговорил с отцом, организовал молодежный клуб, работает, снимает квартиру. Ничего бы не получилось, если бы он сидел и жалел себя.

Давным-давно, когда я только встретила Тайлера, я не могла и подумать, что буду так отчаянно стремиться стать похожей на него.