Каждому своё 4 - Сергей Тармашев (2019)

Он нахмурился, вспоминая неприятную историю, и неуверенно добавил:

– Я так и не понял, как это вышло. Со слов командования, за меня внезапно заступился кто-то из высшего начальства. Но кто именно – никто не знал. А тут еще сослуживец, написавший на меня донос, погиб на боевых при загадочных обстоятельствах, пока я сидел. Слухи ходили странные. К тому моменту мою боевую группу расформировали, людей распределили по другим подразделениям, но никто из них в тот день в том районе не работал. Но вроде бы неподалеку работала другая группа спецназа ГРУ. Особисты пытались привязать одно к другому, но не получилось. Потому что та группа оказалась каким-то там элитным подразделением, в сводный отряд не входившим и подчинявшимся напрямую высшему командованию. Никто их никогда не видел, зато слухов ходило выше крыши, что-то там связанное с несчастливыми числами. Кто-то говорил, что командование просто послало особистов куда подальше, чтобы не светить мужиков. Другие по секрету шептали, будто после этого особый отдел самостоятельно отправил к ним следователей. И вроде как отправленные особисты по дороге попали в снайперскую засаду повстанцев, и все погибли, вот только следов засады обнаружить не удалось, настолько профессионально все было сработано. В общем, языками почесать у нас всегда любили. Короче говоря, меня выперли из армии по статье и пообещали, что если впоследствии окажется, что я создал в отряде преступную экстремистскую сеть, то я сяду пожизненно.

Порфирьев коротко хмыкнул:

– После всего этого у меня запоздало заработал контуженый мозг, я сделал выводы и стал молчать в тряпочку. Но было уже поздно. Без армии я потерял цель в жизни, а без гражданской специальности чуть было не остался без средств к существованию. Случайно повезло. Я пытался устроиться охранником в Службу Безопасности «Подземстроя-1», но из-за увольнения по статье меня не взяли. Зато на обратном пути столкнулся с бывшим комбатом, который ушел на пенсию года за три до того. Он устроил меня охранником на фирму к родственнику жены Овечкина. Там я до самой войны молча и проработал. Ходил в офис, на тренировки и копался по разным архивам, искал брата.

Варяг болезненно потер глаза.

– Никак следов я, как обычно, не нашел. Зато в день обмена ударами с самого утра было хреновое ощущение. Как будто я на боевых, скрытно ползу где-то по пустой «зеленке», а меня уже взял на прицел снайпер… Я даже тревожный рюкзак собрал… Сижу, смотрю на него и думаю: пора к психиатру. Тут врубается экстренный выпуск новостей, и все наперебой кричат о ядерном конфликте на Шельфе. Потом объявили военное положение и эвакуацию. Мне как-то сразу спокойнее стало: впервые за столько времени я знаю, что делать. Собрался и пошел в бомбоубежище. Но рядом ничего толкового не оказалось, пришлось идти в метро, возле него встретил Овечкиных, вместе спустились внутрь. Потом начался обмен ударами, и я понял, что снова в строю. Раз Рода у меня нет, а Родину защитить я не могу, то остается сражаться за Расу. Иначе для чего жить?

Капитан задумчиво умолк, будто взвешивал совершенные поступки, но долго молчать не стал.

– В условиях глобальной ядерной войны выжить в метро невозможно, надо было выбираться с умирающей станции и добираться туда, где есть реальные шансы пережить всемирную катастрофу. Я обошел станцию и осмотрел каждого. Брата там не было. Зато среди огромной толпы чужих нашлись несколько своих. Я собрал их и сказал, что, если хотим выжить, придется рисковать: выходить на поверхность и идти в Раменки или дальше. Идти согласились не все, поэтому я взял тех, кто захотел, и столько чужаков, сколько было возможности. Люди все-таки… Раменки оказались уничтожены, большинство попутчиков погибло в пути, и я попытался вывести остальных за пределы Москвы. Дальше ты в курсе.

Пронзительный взгляд Варяга устремился в глаза Ингеборге, и в его подчеркнуто спокойном голосе вновь зазвучала горечь: