Турецкий гамбит - Борис Акунин (2000)

Вечером Варя и Фандорин стояли у обочины Плевненской дороги, а мимо нескончаемой вереницей следовали повозки с ранеными. Подсчет потерь еще не закончился, но в госпитале сказали, что из строя убыло никак не менее семи тысяч. Говорили, что отличился Соболев, оттянувший на себя турецкую контратаку – если б не его казаки, разгром был бы во сто крат горше. Еще поражались турецким артиллеристам, которые продемонстрировали сатанинскую меткость и расстреляли колонны еще на подходе, прежде чем батальоны успели развернуться для атаки.

Варя все это пересказывала Эрасту Петровичу, а тот молчал – то ли и сам все знал, то ли пребывал в потрясении – не поймешь.

Колонна застряла – у одной из повозок отлетело колесо. Варя, старавшаяся поменьше смотреть на покалеченных, взглянула на охромевшую телегу попристальней и ойкнула – лицо раненого офицера, смутно белевшее в светлых летних сумерках, показалось знакомым. Она подошла поближе – и точно: это был полковник Саблин, один из клубных завсегдатаев. Он лежал без сознания, закрытый окровавленной шинелью. Его тело выглядело странно коротким.

– Знакомый? – спросил сопровождавший полковника фельдшер. – Ноги снарядом по самое никуда оторвало. Не повезло-с.

Варя попятилась назад, к Фандорину, и судорожно завсхлипывала.

Плакала долго, потом слезы высохли, потом стало прохладно, а раненых все везли и везли.

– Вот в клубе Лукана за дурака держат, а он поумнее Криденера оказался, – сказала Варя, потому что молчать больше не было сил.

Фандорин посмотрел вопросительно, и она пояснила:

– Он мне еще утром сказал, что из штурма ничего не выйдет. Мол, диспозиция хороша, а полководцы плохи. И солдаты тоже не очень…

– Он так сказал? – переспросил Эраст Петрович. – Ах, вот оно что. Это меняет…

И не договорил, сдвинул брови.

– Что меняет?

Молчание.

– Что меняет? А?

Варя начала злиться.

– Дурацкая манера! Сказать «а» и не говорить «б»! Что это такое, в конце концов?

Ей ужасно хотелось схватить титулярного советника за плечи и как следует потрясти. Надутый, невоспитанный молокосос! Изображает из себя индейского вождя Чингачгука.

– Это, Варвара Андреевна, измена, – внезапно разомкнул уста Эраст Петрович.

– Измена? Какая измена?

– А вот это мы выясним. Итак. – Фандорин потер лоб, – Полковник Лукан, не самого большого ума мужчина, один из всех предсказывает русской армии поражение. Это раз. С диспозицией он был ознакомлен и даже как представитель князя Карла получил копию. Это два. Успех операции зависел от скрытного маневра под прикрытием холмов. Это три. Наши колонны были расстреляны турецкой артиллерией по квадратам, вне прямой видимости. Это четыре. Вывод?

– Турки заранее знали, когда и куда стрелять, – прошептала Варя.

– А Лукан заранее знал, что приступ окажется неудачным. Кстати, опять в последние дни у этого человека откуда-то появилось много денег.

– Он богат. Какие-то родовые сокровища, имения. Он рассказывал, но я не очень слушала.

– Варвара Андреевна, не так давно полковник пытался занять у меня триста рублей, а затем в считанные дни, если верить Зурову, спустил до пятнадцати тысяч. Конечно, Ипполит мог и приврать…

– Еще как мог, – согласилась Варя. – Но Лукан и в самом деле проиграл очень много. Он сам мне сегодня говорил, перед тем как уехать в Букарешт.

– Он уехал?

Эраст Петрович отвернулся и задумался, время от времени покачивая головой. Варя зашла сбоку, чтобы видеть его лицо, но ничего особенно примечательного не разглядела: Фандорин, прищурившись, смотрел на звезду Марс.

– Вот что, м-милая Варвара Андреевна, – медленно заговорил он, и у Вари потеплело на душе – во-первых, потому что «милая», а во-вторых, оттого что он снова начал заикаться. – Придется мне все-таки просить вас о п-помощи, хоть я и обещал…