Сегодня – позавчера - Виталий Храмов (2016)

– Кто дал такое право…

Я ждал. Гвалт нарастал. Как бараны бодаются. Очень похоже. Только майор и оба капитана, воентехник и комиссар – на полном серьёзе, а мои, Шило, Леший и другие, рисуются, подыгрывая мне. Я дождался подъема накала страстей до некоторого, достаточного уровня и кивнул глазами Бородачу.

Выстрел в потолок помповика 12-го калибра в закрытом помещении сопоставим с действием светошумовой гранаты. Стало очень тихо. Я достал из кармана негодную Ф-1, что мы нашли после боя, выдернул чеку, отпустил рычаг и крутнул её на столе, как юлу.

Немая сцена. Надо отдать должное красным командирам – мало кто даже дёрнулся, а вот взбледнулось всем, даже Шилу и Лешему – я их не предупредил.

– Она не взорвётся, прошу присесть.

Со стуком жёсткие задницы опустились на лавки.

– Как это понимать? – спросил, утерев мокрый лоб рукавом, как-то по-крестьянски, Херсонов.

– Я, надеюсь, привлёк ваше внимание? Если ещё кто-то нарушит субординацию – здесь окажется боевая граната. Кто меня знает, поверят, остальных предупрежу – граната у меня всегда у сердца и всегда готова. Колебаться я не буду. И разом, этой гранатой я хотел напомнить, то, что вы сейчас устроили – не менее разрушительно и убийственно, чем граната. Говорю раз и навсегда. Кто не запомнит, того я без предупреждения вычеркну из списка живых. Да, Кадет?

Миша сглотнул шумно, опустил голову.

– Итак, напомню. Мы – подразделение регулярной Красной Армии, а именно отдельный истребительный батальон наркомата внутренних дел, а не банда махновцев. Выборов командования у нас не будет. У нас тут не будет ни анархии, ни демократии. Командиром батальона я назначен временно исполняющим обязанности, Миша, покажи им приказ. Освобождён я могу быть только вышестоящим командованием на основании аналогичного приказа, но приказ этот может появиться только в случае нашего соединения с частями Красной Армии, что и является нашей задачей. Вы все вошли в состав нашего батальона добровольно и оказались под моим командованием. Вошли добровольно, а вот попытки выйти из батальона, сменить командование, неисполнение или саботаж моих приказов, подрыв авторитета командования мы расценим как измену Родине, присяге, долгу и чести. И судиться подобные действия будут по законам военного времени и нашего положения, а именно – осаждённой крепости. Караться подобное будет расстрелом на месте даже без военного трибунала.

Я вскочил и заорал:

– Вы, гля, что себе возомнили? Здесь вам что, посиделки на завалинке? Письками они тут меряются! Я вам их всем по линейке отмерю, сукины дети! Сотни человек у вас под началом, а вы тут амбиции качаете! Тысячи, сотни тысяч от вас ждут не размера и количества значков на воротниках, а освобождения земли нашей! Вы что делаете? Не устраивает вас командование размером фигурок на воротнике – отойди подальше в кусты, чтобы бойцы не видели, и выпусти мозги проветриться табельным оружием! Но дисциплину расшатывать в моём отряде я НЕ ПОЗВОЛЮ! Я грохнул кулаком по столу, сел, закурил, уже тише продолжил:

– Ваши амбиции – это ваши проблемы. Вообще, амбиции – это неплохо. Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Но прежде необходимо научиться подчинять личные интересы общему делу, долгу, Отечеству. Если вы не сможете научиться – мы не сможем работать вместе, что очень меня опечалит, а вас вообще расстроит. Смертельно расстроит.

Я оглядел исподлобья всех командиров, продолжил:

– Надеюсь, это выяснили. Поскакали дальше. Вот вы…

Я мотнул головой в крепыша, раньше (до отступления) бывшего, наверное, толстячком с интендантскими знаками различия. Он встал, представился. Правда, снабженец. Полкового масштаба.