Сегодня – позавчера - Виталий Храмов (2016)

– На заборе тоже написано, а там дрова. Откуда мне знать, как должен пахнуть коньяк? Но ведь узнал, более того, чую – хороший.

– Ну, а я что говорил – «их благородие» подселился в старшину.

Я опять напрягся, но все рассмеялись. А Натан пересказал капитану и политруку наш с ним разговор о дворянах. Комбат покачал головой:

– Да, интересно тебе память вывернуло, старшина. Ну, долго греть-то будем? Я, конечно, понимаю – коньяк, он тепло любит, но доколе?

– И то верно, – поддержал Натан, – Старшина, скажи тост.

– Тост!

Они сначала выжидающе смотрели на меня, потом рассмеялись:

– Опять шутишь, – покачал головой Натан. – Тогда я скажу – за встречу!

Выпили. Отличный коньяк! Вообще я не любитель выпивать. Ну, так сложилось. Болею сильно с похмелья, а состояние опьянения мне неприятно. Ну, совсем неприятно. Одни неприятности от выпивки. Только один плюс нашел я – мне приятен вкус некоторых алкогольных напитков – коньяка, текилы и… И всё? А, пиво. Но, пью я, только пока не начну пьянеть. Как только в голове начнёт плыть – пить прекращаю. Меня бесит потеря мною контроля за реальностью, вернее, иллюзии контроля, прекрасно понимая, что контролировать реальность не могу и от меня мало что зависит.

– Между первой и второй – чтоб пуля не пролетела.

Подняли по второй. Дай-ка я скажу:

– За Победу! Она неотвратима, как рассвет. Но нам надо её приблизить.

– За Победу!

Закусить. Хороший закусь. В голове зашумело. Да, сильно! У-у! Я поплыл. Уже?

– Ребят, что-то меня уносит, – сказал я, – Натан, по-менее наливай. Что-то меня сильно цепляет.

– И мне поменьше, – попросил политрук Серёжа, – я третьи сутки на ногах.

– Третья, – это я сказал. – Я вспомнил – третья не чёкаясь. За тех, кого с нами нет. И не будет. И стоя.

Мы встали.

– За батю твоего, Серёжа! Что за человек был. Золотой, – это Натан.

– За моих бойцов, – это сказал тихо комбат. – Простите, что не смог вас всех домой вернуть.

Политрук ничего не сказал, лишь в глазах слёзы, да желваки ходят под кожей.

Выпили. Молча закусили. Меня разморило. Чтобы сбить опьянение, усиленно ел. А Натан мне рассказывал об отце политрука – батальонном комиссаре Гапове Анатолии Павловиче, на которого третьего дня получили похоронку. Поэтому и отпустили Гапова Сергея Анатольевича в бригаду. Судя по их рассказу, человек был хороший. Стало грустно:

Чёрный ворон,

Что ж ты вьешься

Над моею головой.

Ты добычи не дождёшься,

Черный ворон, я не твой!

Вот так и спели. Хором. Потом ещё несколько песен, которых я не знал, но тянул. А потом я им спел:

Нас извлекут из-под обломков,

Поднимут на руки каркас.

И залпы башенных орудий

В последний путь проводят нас.

Пить я не любил. И петь. Но приходилось. А когда пьют мужики, без этой песни не обходиться.

И молодая не узнает,

Какой танкиста был конец.

А потом я спел, не в тему, но тоже грустную:

Где-то мы расстались

Не помню, в каких городах

Помню, это было в апреле…

Они внимательно слушали, а я умом понимал, что меня, как Остапа, «несёт», но остановиться я уже не мог. «Палюсь»:

Девочка с глазами

Из самого синего льда

Тает под огнём пулемёта.

Скоро рассвет. Выхода нет.

Ключ поверни и полетели.

Нужно вписать

в чью-то тетрадь

Кровью, как в метрополитене:

«Выхода нет»,

Выхода нет.

– Вить, ну признайся, ты ведь сам это придумываешь.

– Отстань, Натан! Я – попугай. Услышал, запомнил – спел. Не умею я песни сочинять.

– О, младший политрук окуклился. Надо его уложить, чтоб не мучился.