Непрощенные - Андрей Муравьев, Анатолий Дроздов (2015)

Первыми, однако, явились немцы. Они вошли в село через три дня. В окошко Люба смотрела на грузовики, легковые машины, пылившие по улице, солдат в незнакомой, мышиного цвета форме, по-хозяйски тащивших ящики и коробки.

– Ишь, кольки их! – заметила возникшая рядом Крыся. – Сила!

– Они ненадолго, – сказала Люба.

– Не кажи, – ухмыльнулась бабка. – В пятнадцатом як пришли, так до двадцатого сидели. И не ушли б, каб не революция гэта в Германии…

Люба промолчала. За три дня бабка ее достала. Крыся оказалась непомерно любопытной, расспрашивала обо всем: о родителях, учебе, женихах… Чтоб не вызвать подозрения, приходилось отвечать.

– Год табе кольки? – пытала бабка.

– Двадцать четыре, – отвечала Люба.

– Старая ужо. И мужика няма?

Люба качала головой.

– Чаму?

Ответить на вопрос было трудно, Любу саму он волновал. У парней она успехом не пользовалась. Поначалу Люба не слишком расстраивалась: не липнут – ну и ладно: не мешают учиться. Но на третьем курсе Люба влюбилась. Алексей учился на параллельном, они познакомились на спортплощадке. Высокий, красивый, с волнистыми волосами, зачесанными назад, одним своим видом он заставлял сердце биться чаще. Люба не знала, как дать знать о своих чувствах. Ходила на соревнования, пыталась завязать с Алексеем беседу – ничего не помогало: ее не замечали. Как-то, оставшись одна в комнате, Люба долго рассматривала себя в зеркало – у них в комнате было. Все у нее было на месте: грудь, ноги, попа – не то что у некоторых. Вот только лицо… Мать сказала ей как-то:

– Что ж ты, доченька, в меня пошла? Мы, Бобровы, некрасивые, а вот папка твой хорош был. Все девки пищали, глядючи! А выбрал меня, – добавила мать с гордостью.

Лицо у Любы действительно подкачало. Белесые брови, широкие скулы, нос картошкой… Пусть не картошкой, а картошечкой, но все же… Книги советских писателей учили, что красота внешняя – мещанское понятие, человек должен обладать красотой внутренней. Алексей этих книг, наверное, не читал, потому как женился на красавице-брюнетке с томными глазами. Избранница училась на филфаке и была пустышкой: как член комитета комсомола Люба это хорошо знала. Алексею, однако, это не помешало. Люба горевала, даже плакала тайком. Отплакав, решила на парней не заглядываться. Сложится так сложится, а нет – знать судьба такая. Вечером Люба прогулялась по селу. Немцев оказалось немного: с роту, как оценила Люба. Они заняли под казарму сельскую школу, а в правлении колхоза расположился штаб. Люба поняла это по антенне, появившейся на крыше. Рядом с правлением стояли легковые машины и автобус – тоже с антенной. У школы выстроились в линейку грузовики, дымила полевая кухня. Заглядевшись, Люба подошла ближе и услышала грозное:

– Цюрюк!

Часовой у правления снимал винтовку с плеча. Люба развернулась и быстро ушла. На выездах из села она заметила посты и домой вернулась хмурая. Немцы, судя по всему, устроились надолго. Как она встретится с группой? Разве что огородами проберутся? Сумеют ли?

– Видела немцев? – спросила ее бабка.

Люба кинула.

– Гэтыя наведут парадак! – заключила Крыся.

Люба не ответила и пошла к себе. Спала она тревожно. Проснувшись на рассвете, стала собираться. Бабка куда-то ушла, что было кстати. Люба забралась на чердак и стащила рюкзак с рацией. Из села следовало уходить – и немедленно. Ей не понравились слова квартирной хозяйки и ее торжествующий вид. Не того человека выбрали товарищи… Она проберется огородами, а затем – лесом. В Минске ей дали запасную явку…

Уйти, однако, не удалось. Дверь в дом распахнулась, на пороге появились Крыся и двое солдат.

– Вось яна, шпиёнка красная! – указала на Любу бабка. – Удирать собралась. Хватайте!

– Сволочь! – крикнула Люба.

– Сами вы сволочи! – вызверилась Крыся. – Жили, як люди, земля была, хозяйство. Все позабирали! Мы Советов не звали, нам было лепш за польским часом!