Союз нерушимый? - Валерий Большаков (2020)

Шевелева часто закивала, прикусывая губку.

– Девчонки, – голос у меня дрогнул, как у героя сентиментального сериала, – какие ж вы у меня хорошие!

Девчонки расцвели…

Среда, 5 февраля 1975 года, день Первомайск, улица Шевченко

Погода, как зыбкие весы, – постоянно качается между «тепло» и «холодно», но в этот день она установилась точно посередке. Ясные выси невинно голубели вокруг солнечного жерла, а редкие облачка пугливо жались к краю небосвода да прятались за крышами, словно боясь растаять.

Я храбро расстегнул куртку и покачал клеенчатой сумкой – увесисто, но руку не оттягивает. Вернувшись с ВДНХ, заделался главным поставщиком продуктов для семьи. Я же обещал маме выделять ей три часа в день, чтобы она спокойно готовилась в заочницы и не забивала себе голову домашними хлопотами. А подвизаться на поприще кормильца именно мне всего ловчей. Родители приходили с работы поздно, когда в магазинах выстраивались очереди, а я мог отовариться сразу после школы – и уже пару раз очень удачно заходил в гастроном. Неделю назад выбросили чай «со слоном», по две пачки в руки, а вчера прикупил курицу свежемороженую, и не «тошнотика», как мама прозывала синюю «дичь» с птицефабрики, а на редкость упитанную тушку по два шестьдесят пять за кило.

Теперь мой путь лежал в «железнодорожный» магазин, что у вокзала – туда привозили вкуснейшие караваи «Подольского».

Выйдя на перрон, я сразу увидел девушку в черных очках, прятавшую красивое лицо, белое, как у гейши. Невысокая, стройная, с расстрепанными волосами, она семенила ломким шагом к краю платформы, поникнув и безвольно опустив руки – лишь тонкие пальцы, выглядывавшие из рукавов ношеного пальто, то растопыривались, то нервно сжимались в кулачки. Девушка не глядела по сторонам, зато напряженно прислушивалась – с запада подходил товарняк.

Я остановился в растерянности, не зная, что предпринять, и стоит ли думать о плохом. Может, она вообще не читала «Анну Каренину»! А беспокойство росло и росло, поднимаясь, как столбик ртути в градуснике под мышкой температурящего больного Тепловоз басисто загудел, волоча за собой замурзанные цистерны, и дивчина качнулась – я едва поспел, рванув на сверхскорости. Схватил ее за руки, оттащил рывком – мимо, рядом совсем, обдавая горячим воздухом, пропахшим маслом, пуская дрожь, пронесся зеленый локомотив.

– Ты что, не видишь, что ли? – заорал я, стараясь перекричать рев дизеля и грохот колес.

– Не вижу… – покачала девушка головой, сникая, и из-под черных очков потекли слезы. – Пусти… Больно…

– Извини, – буркнул я, разжимая пальцы. – Не плачь… Пойдем, я тебя провожу.

– Да не надо, – слабо воспротивилась слепая. – Ты меня только до стенки, дальше я сама… Я помню дорогу, мне до «военного двора»…

– Пойдем, пойдем, – проворчал я, подбирая оброненную сумку, и взял девушку за руку. Ее холодные пальцы вяло поддались.

Я не обольщался – в этот момент она испытывала не доверие, а простое безразличие. Ей было все равно, куда идти, с кем идти… Какая разница, если и днем, и ночью, вчера и завтра одно и то же – тьма? И никогда ей не нащупать выход на волю, к солнцу и свету – полная безысходность. Конец мечтам, тупик желаний.

Девушка молчала, понурившись. Легчайшие дуновения перебирали ее пушистые волосы.

– Тебе не холодно без шапки? – спросил я, лишь бы задать вопрос, расколотив сотрясением воздуха тоненькую стеночку отчужденности.

– Нет, сегодня тепло, – мотнула спутница головой. Помолчала неуверенно, словно не решаясь на откровенность, и все-таки сказала: – Это из-за нее… всё. Из-за шапки. Я никак не могла ее найти, расплакалась, психанула… Зеркало, кажется, разбила… И ушла. И… и вот…

– Давно это у тебя? – осторожно поинтересовался я.

– Полгода, – бесцветным голосом проговорила девушка. – Менингитом переболела и…

– Осложнение?

– Угу… Атрофия зрительного нерва.

– Ну, тогда не страшно, – вырвалось у меня.