Вы признаны опасными - Елена Ивановна Михалкова (2019)

Все не так, кричали третьи. Нет наверху ни храма, ни золотого кота, ни уж тем более реригвеи. А есть пух кошачий, клочьями покрывающий гору. Пух тот надо съесть и исторгнуть из себя, и тогда будет тебе счастье. А коли проглотишь и по жадности тела не исторгнешь, заведется у тебя внутри глист-червяк и будет ругаться матерно с утра до ночи.

Удивительнее всего Ивану Степановичу казалось то, что никто из спорщиков сам на святой горе не бывал. Те же редкие паломники, которые возвращались из этих мест, о пережитом никогда не рассказывали. А если и упоминали о походе, то скупо и неохотно, без подробностей.

Что же они там видели?

Только бы не глист-червяк, думал Иван Степанович в смятении чувств. Он ведь, несомненно, хвостом щекочется и ерзает внутри противно. Все что угодно, только не глист-червяк.

Он сам не заметил, как с этими тревожными мыслями провалился в сон.

Когда Иван проснулся рано утром, кота при нем не было. Вместо мешка под ладонью уютно пристроился ком засаленной ветоши.

Иван Степанович вскочил и заметался по ущелью. В голове ухало равномерно и гулко: украли! украли! украли!

– Антоша! – жалобно вскрикнул он в каком-то помутнении, но спохватился и замолчал.

Украли котика! Переселился, должно быть, у кого-то из путников свой собственный, вот и позарился недобрый человек на чужого.

Иван Степанович в ужасе опустился на холодный камень. «Не знаешь, что делать, – погладь кота». Но как погладишь, когда нету его, нету?!

Он прижал руку к груди, пытаясь унять бешено колотящееся сердце. Пойти… выследить… отобрать… Вряд ли вор успел далеко уйти.

А как найти сквернавца? Мешок у каждого встреченного не обшаришь: убьют или, чего хуже, ноги переломают и бросят тут помирать.

Домой вернуться? Опозоренным, не выполнившим повеления Совета? Забьют монахи, а не монахи – так свои же сельчане. Как первый положенный дождь не пройдет, так и расправятся с Иваном.

Иван Степанович словно оцепенел. Мысли и образы теснились в голове, один страшнее другого.

Не родиться мальчику у старосты… Помрет жена родами, как монахи и предрекали. И дождям не быть. Почернеет поле выжженное, высушенное, бесплодное, как утроба старухи. Летит спорынь-птица, завывая и плача, и белые перья ее вонзаются в землю, прорастают ледяными иглами, секут все живое. И повсюду голод, и смерть, и слезы.

Но главное – котик мой, котик хроменький, ножки коротенькие, на щечках крапинки! Где ты, маленький мой? Зову тебя – а не откликаешься! Плачу по тебе – а не слышишь! Где же ты, сердечко мое белое, пушистое, куда унесли тебя? Господи, верни мне котика моего, и больше ничего не попрошу.

Звон ударил в голове, и стало тихо, и холодно, и очень ясно – как будто сдернули пелену мутного тумана.

Иван Степанович вскинул голову и медленно поднялся.

* * *

Он лежал за невысокой насыпью, по которой змеилась колючая плеть. В другое время Иван Степанович к такой гадости даже близко не подошел бы, но сейчас выбора не было. Когда очередной шип впивался в кожу, Иван только крепче стискивал зубы и терпел.

За насыпью расстилалась почти ровная площадка, обрывавшаяся в двадцати шагах. Залитый вечерним солнцем камень блестел как слюда.

Он и подумать не мог, что забрался так высоко.

Идти пришлось долго, почти целый день. В другое время Иван, не отличавшийся ни выносливостью, ни силой, не смог бы проделать такой путь. Несколько раз он думал, что сердце разорвется, не выдержит. Но вспоминал про котика и карабкался, рыча и плача, все выше и выше.