Пол и характер - Отто Вейнингер (2007)

Даже обвинения, которые склонны возводить на себя истерички, в корне своем представляют собою то же притворство. Если какие-нибудь незначительные проступки вызывают в нас то же чувство вины, что и крупные преступления, то следует признать подобное чувство недостаточно развитым. Если бы у истерических сам о истязателей была определенная мера нравственности в себе и вне себя, то они были бы тогда немного разборчивее в обвинениях, возводимых на себя, они тогда отличали бы простое упущение от серьезного проступка в том смысле, что чувство виновности в том и другом случае обладало бы неодинаковой интенсивностью.

Решающим показателем бессознательной лживости их самоупреков является манера всех истеричек рассказывать другим, как они дурны, сколько грехов они совершили, и к тому же еще спрашивают, не являются ли они совершенно погибшими существами. Кого действительно мучат угрызения совести, тот не будет так говорить. Это глубокое заблуждение, в которое впали особенно Брейер и Фрейд, говоря, что только истерички являются высоко нравственными людьми. Дело в том, что именно они гораздо полнее других восприняли в себе нравственность, которая первоначально была им совершенно чужда. Они рабски подчиняются этому кодексу, не подвергая его самостоятельному испытанию, не взвешивая в дальнейшем никаких частностей. Это очень легко может создать впечатление строго нравственного ригоризма, однако это крайне безнравственно, так как представляет собою высшую степень гетерономии. Истеричные женщины ближе всего соответствуют бытовым целям социальной этики, для которой ложь едва ли является проступком, коль скоро она приносит пользу обществу и служит интересам развития рода. Последователь подобной гетерономной этики более всего похож именно на истеричку. Истеричная женщина является пробирной палаткой этики социальной и этики повседневной жизни: как со стороны генетической, так как нравственные предписания усвоены ею извне, так и со стороны практической, ибо она всегда будет вызывать представление о себе, как об альтруистке. Ведь долг по отношению к другим для нее не есть частный случай тех обязанностей, которые она несет по отношению к себе самой.

Чем сильнее истерички верят в свою приверженность к истине, тем глубже сидит в них ложь. Их полная неспособность к собственной истине, к истине относительно самих себя (истерички никогда не задумываются над собою и хотят только, чтобы другой думал о них, хотят его заинтересовать), видна уже из того, что истерички являются лучшими медиумами при всевозможных гипнозах. Кто дает себя загипнотизировать, тот делает самый безнравственный из всех поступков, какие себе можно только представить. Он отдает себя в полнейшее рабство: он отказывается от своей воли, своего сознания. Другой, совершенно посторонний человек, приобретает над ним неограниченную власть, благодаря которой он в состоянии вызвать в гипнотизируемом объекте то сознание, какое ему заблагорассудится. Таким образом гипноз дает нам доказательство того, насколько возможность истины зависит от хотения, но непременно собственного, истины. Человек, которому внушили что-нибудь в гипнотическом состоянии, исполняет это уже при бодрствующем сознании, но тут же на вопрос о причинах такого действия, он подыскивает какой-нибудь мотив для обоснования своих поступков. Не только перед другими, но и перед собою он оправдывает свой образ действий различными беспочвенными доводами, схваченными на лету. Тут мы имеем, так сказать, экспериментальное подтверждение кантовской этики. Если бы загипнотизированный был лишен одних только воспоминаний, то его непременно испугал бы один тот факт, что он знает, что совершает нечто. Но он без особенного затруднения придумывает какой-нибудь мотив, который, конечно, не имеет ничего общего с истинной причиной его поступков. Он отказался от собственного хотения, а потому и потерял способность к истине.