Мечта для нас - Тилли Коул (2019)

– Это была твоя песня.

Я вздохнула и посмотрела вдаль: из-за горизонта поднималась луна.

– После смерти брата я не могла слушать музыку, было слишком больно. – В горле встал ком. – Я потеряла радость, которую раньше дарили мне мелодии.

Кромвель молча слушал. Именно этого мне и хотелось. И вдруг:

– Льюис мой отец.

Я так резко подняла голову, что заболела шея. Услышанное меня потрясло.

– Что?

Кромвель откинул голову и уперся затылком в древесный ствол.

– Ты была права: синестезия передается только по наследству.

– Кромвель… Я… – Я покачала головой. Правда не укладывалась у меня в голове.

– Они с мамой познакомились еще студентами. – Юноша безрадостно рассмеялся. – И не просто познакомились. Насколько я понимаю, они встречались.

Мое слабое сердце отчаянно пыталось принять то, что открыл мне Кромвель. И все же оно билось быстро, да так, что я с трудом дышала.

– Кромвель… – пробормотала я. – Не знаю, что сказать. Что… что же с ними случилось?

– Не знаю. – Он вздохнул. – Я не спросил, не смог себя заставить. Он хочет мне рассказать, я вижу это каждый день по его глазам. Он даже сказал, что хочет все объяснить… но я пока не готов это услышать.

Юноша опустил голову, его щеки покраснели.

Наконец он снова посмотрел на меня и сказал:

– Но он мне помогает. Мы вместе работаем каждый день.

Я нахмурилась, а потом меня осенило.

– Ты будешь играть на большом концерте?

Кромвель едва заметно улыбнулся.

– Ага. И думаю… – Он посмотрел мне в глаза. – Думаю, это хорошо, малышка. Я сочиняю симфонию…

«Малышка». Это ласковое обращение вначале показалось мне непривычным, а потом я поняла: хочу, чтобы он всегда меня так называл. И я ощутила покой, тепло и безопасность, потому что находилась рядом со своим любимым человеком.

– Истон написал мне письмо. – Я закрыла глаза. Мне по-прежнему было грустно, но… – Теперь он упокоился в мире. – Я постаралась улыбнуться. – Он освободился от внутренних демонов, которые высасывали из него всю радость.

Я не отводила глаз от могилы брата, гадая, видит ли он нас сейчас, понимает ли, как сильно мы по нему скучаем. Мне до боли не хватало Истона.

Я повернулась к Кромвелю:

– Какой цвет ты видишь над его могилой?

Кромвель вздохнул.

– Белый. Я вижу белый цвет.

– А что для тебя значит этот цвет? – Мой голос был не громче шепота.

– Мир, – ответил юноша, и в его голосе я услышала облегчение. – Для меня белый цвет означает умиротворение.

Последние оковы горя спали с моей души, и печаль, от которой я до сих пор не могла избавиться, улетела в темное небо. Я прислонилась к Кромвелю и вздохнула с облегчением, когда он меня обнял.

Мы сидели так, пока окончательно не стемнело. В конце концов стало холодно, к тому же я устала.

– Идем, малышка. Пора вернуть тебя в больницу.

Кромвель поднял меня с земли и отнес в машину. Усадив меня на сиденье, он вернулся за инвалидным креслом. Мною овладела сонливость, и я задремала, а проснулась уже в палате. Парень уложил меня в кровать и поцеловал в щеку, в его взгляде явственно читалась мольба.

– Приходи на концерт, – попросил он.

Сердце болезненно заныло.

– Не знаю, Кромвель. Не знаю, смогу ли.

– Мне придется уехать в Чарльстон – буду работать с оркестром. Прошу, приезжай. Мне нужно, чтобы ты это увидела, нужно знать, что ты там, в зрительном зале… Ты, девушка, вернувшая в мою жизнь музыку.

Я хотела ответить, но не успела, потому что Кромвель наклонился и поцеловал меня. Одним сладким поцелуем он совершенно лишил меня дыхания и похитил мое сердце. Юноша зашагал к двери, но на пороге остановился.

– Я тебя люблю, Бонни. Ты изменила мою жизнь, – сказал он, не оглядываясь, а потом вышел.