Мало избранных - Алексей Иванов (2018)

Семён Ульяныч и Леонтий сидели в мастерской вдвоём.

– Варвара твоя знала? – скрипуче спросил Семён Ульяныч.

– Знала, – вздохнул Леонтий.

– А Сенька знал?

– Знал.

– Про Марею не говорю, а мать?

– Тоже небось догадалась, – поник Леонтий.

– Все, выходит, знали, кроме меня, – покачал головой Семён Ульяныч.

Слова Леонтия выметали из его души всё, что там было, будто ветром выдувало, и оставалась звенящая пустота. Его все предали. И его, и Петьку. Семён Ульяныч ощутил себя одиноким, как подраненная птица, которую стая, улетая по осени на юг, бросила в тундре. Вот это и есть погибель души. Сначала Петьку в омут забвения кинули, потом Ваньке грехи простили, а теперь согласны родовую святыню – кольчугу Ермака – за чечевичную похлёбку отдать. И хотят, чтобы это сделал он, глава рода. Чтобы своими руками вырвал себе сердце и бросил на корм собакам. Нет, не Ваньку они спасают. Ванька – лишь орудие сатаны. Ведь такое коварство – вспомнить давнюю историю Ульяна Ремезова – по плечу не Леонтию, не Ваньке и не Касыму, а только сатане. А сатана ополчился на архитектона. Изводит его самым мучительным образом – стараниями родных людей. Чтобы не враг человеческий, а они – те, кто ближе прочих, – растоптали отцовскую любовь, плюнули на дедово деяние, истребили бессмертную душу Семёна Ульяныча.

Семён Ульяныч не стал спорить с Леонтием, не стал ругать его или объяснять ему что-либо. Между ним и семьёй – стена. Они теперь чужие друг другу. На этом свете у него осталось только одно дело – кремль.

Он взял со стола приготовленные бумаги, скрутил в трубку, обвязал тесёмкой и сунул за пазуху. Потом напялил зипун, намотал кушак и нахлобучил шапку. Не сказав Леонтию ни слова, он вышел из мастерской.

Он ковылял по улице в сторону Никольского взвоза, тяжело опираясь на палку, и ни о чём не думал. Слишком велико было ошеломление от страшной измены, которая вдруг открылась ему и разверзлась вокруг него, превратив мир в бездну. И в этой бездне свою подлинность сохранили только две последние сути – кремль и бог, будто повсюду – бескрайний и бездонный бушующий окиян, и посреди него – малый остров, и лишь над островом – солнце. Буйство незримого окияна словно долетело до Тобольска прозрачной и лёгкой вьюгой: солнце мерцало в белом дыму, по улицам катились снеговые колёса, перекрёстки бурлили, посвистывали ветром острые шатры колоколен, а по склонам Алафейских гор сползали кипящие потоки позёмки.

Семён Ульяныч добрался до губернской канцелярии.

– С дороги! С дороги! – кричал он, грубо распихивая караульных солдат.

Губернатор в последние месяцы что-то зазнался, загордился, выставил служивых у лестницы губернской канцелярии, будто полководец какой.

Матвей Петрович сидел за столом и щёлкал кедровые орешки, сплёвывая в ладонь, а Дитмер зачитывал экстракты челобитных.

– Припиши, чтобы исполнили, а я проверю через полгода, – говорил Матвей Петрович. – Они там в Кузнецке совсем страх божий потеряли.

Семён Ульяныч вошёл, вытаскивая из-за пазухи свой свиток, сдёрнул тесёмку и шлёпнул бумаги перед Гагариным поверх россыпи орешков.

– Сметы и расходы на кремль сделал, – сказал он. – Кирпичным сараям новый чертёж и размеры на железные тяги. На пристани в дровяных складах я уже передал приказчику, чтобы брёвна на слеги положил. И артельщиков уже подрядил глину брать. Я давно приметил хороший обрыв на Сузгуне, и зимой там даже сподручнее – глина колется, не липнет к пласту.

Матвей Петрович выдвинул ящик стола, ссыпал туда кедровый мусор с ладони, а ладонь вытер о штаны.

– Остынь, Ремезов, – вздохнул он. – Не гони лошадей. Не будет работ ни зимой, ни весной. Может, летом что получится, когда подати привезут.

Семёна Ульяныча словно ударили по лицу.

– Это почему? – обомлев, спросил он.

– Не твоё дело.