Стальная империя - Сергей Васильев (2021)

“Как красиво! — подумал один такой “таракашка”, запрокинув голову вверх и скользя взглядом по шпилю, улетающему в облака, — и почему я никогда этого не замечал?” Наверно потому, что мы отвыкаем смотреть в небеса. Только в детстве и, быть может, в юности поднимаем глаза к звёздам и силимся взлететь туда, где нет ни пространства, ни времени, а есть один только безбрежный простор и всепоглощающий покой. А потом нас давит, размазывает по земле притяжение планеты, разбрасывает злодейски на дороге коряги и каменюки, и мы привыкаем смотреть лишь под ноги, чтобы не споткнуться и не упасть, постепенно забывая, как выглядит небо. Нам кажется, что вот совсем чуть-чуть и мы добежим, доковыляем, доползем до поворота, за которым обязательно будет долгожданный привал, отдых и возможность перевести дух. А там оказывается новый подъём, и остановиться нельзя, потому что сзади — напирают, а впереди — не ждут. Мы опять откладываем возможность присесть, запрокинуть голову и застыть, сливаясь с бескрайней синевой, вдыхая её, пропуская через лёгкие и становясь от этого моложе и свободнее…

Со стороны замка Segewold бредущий по липовой аллее человек был еле виден и выглядел, как неровный росчерк угля, проведенный нервной рукой художника на белоснежном холсте зимнего остзейского пейзажа. Нахохлившиеся галки на деревьях смотрелись гораздо внушительнее и солиднее. Внезапно сухо треснул выстрел, а может быть, сук, упавший с дерева под тяжестью снега, и с картины пропал даже этот незаметный штрих. Только птичий хоровод, поднявшийся над нагими деревьями, нарушал какое-то время покой седых замковых стен своим заполошным криком. Скоро прекратился и он. Всё вернулось на круги своя: старинный орденский замок, белая от инея шуба леса, стаи галок на обсиженных ветках… Исчез только неровный темный росчерк, как будто его никогда и не было…

Глава 4. 31 декабря 1901 года. Таммерфорс.

-Володя, ну идём же! Все уже за столом, только тебя ждём! — проворковав дежурное приглашение, Наденька упорхнула в гостиную, откуда раздавались раскаты смеха и слышался звон посуды. Социал-демократы активно отмечали уходящий 1901 год.

Ленин недовольно поморщился. Почему надо отрываться от рукописи каждый раз, когда приходит вдохновение, появляется ясность мысли, идёт слово и строки словно сами ложатся ровными рядами на чистый лист бумаги?

Нет уж, пусть подождут. Сегодня он обязательно должен закончить свой фундаментальный труд “Что делать?”. Название позаимствовал у глубоко уважаемого Чернышевского. Задумал и набросал основные тезисы ещё в прошлом, 1900 м. А 1901й оказался настолько богат на события, что тянуть с ответом на главный русский вопрос далее не представлялось возможным.

Среди революционеров ещё со времён знаменитого “хождения в народ” распространилось и оставалось модным близорукое поветрие заигрывания с рабочими и крестьянами. Интеллигентское сюсюканье “а давайте спросим у трудящихся!”, “а давайте устроим референдум!” ничего кроме вреда никогда не приносило… На какие вопросы справедливого мироустройства мог ответить трудовой народ, если он в девяти из десяти случаев не мог даже понять о чём речь? Поэтому Ильич сразу дал определение такой практике — “примитивная демократия” примитивного кружка, в котором все делают всё и забавляются игрой в референдумы” (*).