Алмазная колесница - Борис Акунин (2012)

– Господин инженер, – жалобно воскликнул начальник бригады, – ведь пятый час стоим!

– И п-простоите еще долго. Мне нужно составить полный список пассажиров. Каждого будем допрашивать и проверять документы. Начнем с последнего вагона. А вы, Мыльников, занялись бы лучше пропавшим телеграфистом. Здесь я разберусь и без вас.

– Оно конечно. Тут вам и карты в руки, – не стал спорить Евстратий Павлович и даже замахал руками – мол, удаляюсь и ни на что не претендую, однако уйти не ушел.

– Господа пассажиры, – уныло обратился железнодорожник к офицеру и даме, – извольте вернуться на свои места. Слыхали? Будет проверка документов.

– Беда, Гликерия Романовна, – шепнул Рыбников. – Пропал я.

Лидина вздыхала, разглядывая запачканную кровью кружевную манжетку, но тут вскинулась:

– Почему? Что случилось?

В немножко покрасневших, но все равно прекрасных глазах Василий Александрович прочел немедленную готовность к действию и вновь, уже в который раз за ночь, подивился непредсказуемости этой столичной штучки.

Во время спасения тонущих и раненых Гликерия Романовна вела себя совершенно поразительно: не рыдала, истерик не закатывала, даже не плакала, лишь в особенно тягостные минуты закусывала нижнюю губку, так что к рассвету та совсем распухла. Рыбников только головой качал, глядя, как хрупкая дамочка тащит из воды контуженного солдата, как перевязывает оторванной от шелкового платья тряпицей кровоточащую рану.

Раз, не выдержав, штабс-капитан даже пробормотал:

– Некрасов какой-то, поэма «Русские женщины». – И быстро оглянулся, не слышал ли кто этого замечания, плохо вязавшегося с обликом серого, затертого офицеришки.

После того, как Василий Александрович спас ее из лап чернявого неврастеника, а в особенности после нескольких часов совместной работы, Лидина стала держаться со штабс-капитаном запросто, как со старым приятелем – видно, и она переменила свое начальное мнение о соседе по купе.

– Да что стряслось? Говорите же! – воскликнула она, смотря на Рыбникова испуганными глазами.

– Со всех сторон пропал, – зашептал Василий Александрович, беря ее под руку и медленно ведя по направлению к поезду. – Я ведь в Питер самовольно ездил, втайне от начальства. Сестра у меня хворает. Теперь откроется – беда…

– Гауптвахта, да? – расстроилась Лидина.

– Что гауптвахта, это разве беда. Ужасно другое… Помните, вы спросили про тубус? Ну, перед самым взрывом? Я и в самом деле оставил его в туалетной. Всегдашняя моя растерянность.

Гликерия Романовна спросила страшным шепотом, прикрыв рукой губки:

– Секретные чертежи?!

– Да. Очень важные. В самовольную отлучку ездил, и то ни на минуту из рук не выпускал.

– И где ж они? Вы туда, ну, в туалетную, разве не заглядывали?

– Пропали, – замогильным голосом сказал Василий Александрович и повесил голову. – Взял кто-то… Это уж не гауптвахта – трибунал. По законам военного времени.

– Какой ужас! – У дамы округлились глаза. – Что же делать?

– У меня к вам просьба. – Дойдя до последнего вагона, Рыбников остановился. – Я сейчас, пока никто не смотрит, под колеса нырну, а после, улучив момент, с насыпи – и в кусты. Нельзя мне под проверку попадать. Так вы уж не выдавайте, а? Скажите, знать не знаю, куда подевался. Ехали – не разговаривали, на что мне этот мужлан? А чемоданчик мой, что на полке, с собой прихватите, я за ним после в Москве к вам наведаюсь. Остоженка, вы сказали?

– Да, дом Бомзе.

Лидина оглянулась на важного петербургского начальника и жандармов, тоже двинувшихся в сторону состава.

– Выручите, спасете? – Рыбников отступил в тень вагона.

– Конечно! – На личике Гликерии Романовны появилось решительное, даже отчаянное выражение – как давеча, когда она кинулась к стоп-крану. – Я знаю, кто ваши чертежи украл! Тот противный субъект, который на меня бросился! Вот он отчего так торопился-то! И мост очень возможно, что он взорвал!