Алмазная колесница - Борис Акунин (2012)

Под стать жилищу была и девица Благолепова, Софья Диогеновна. Говорила тихонечко, почти шепотом. Шмыгала покрасневшим носом, куталась в выцветший платок и, похоже, готовилась всерьез и надолго залиться слезами.

Чтоб не спровоцировать скорбеизлияние, Фандорин держался печально, но строго, как подобало вице-консулу при исполнении служебных обязанностей. Девицу ему было ужасно жалко, но женских слез титулярный советник боялся и не любил. С соболезнованиями по причине неопытности получилось не очень.

– П-позвольте со своей стороны, то есть, собственно, со с-стороны Российского государства, которое я здесь представляю… То есть, конечно, не я, а господин к-консул… – понес невнятицу Эраст Петрович, волнуясь и оттого заикаясь больше обычного.

Софья Диогеновна, услышав про государство, испуганно вытаращила блекло-голубые глаза, закусила край платка. Фандорин сбился и умолк.

Хорошо, выручил Сирота. Ему, похоже, подобная миссия была не внове.

– Всеволод Витальевич Доронин просил передать вам свои глубокие соболезнования, – сказал письмоводитель, церемонно поклонившись. – Господин вице-консул подпишет необходимые бумаги, а также вручит вам денежную субсидию.

Две сироты, пронесся в голове у титулярного советника дурацкий каламбур, совершенно неуместный при столь печальных обстоятельствах. Спохватившись, Фандорин вручил девице пять казенных монет и две личных доронинских, к которым, слегка покраснев, присовокупил еще горсть своих собственных.

Маневр был правильный. Софья Диогеновна всхлипывать перестала, сложила мексиканское серебро в ладошку, быстро пересчитала и тоже низко поклонилась, показав затылок с уложенной кренделем косой:

– Благодарствуйте, что не оставили попечением круглую сироту.

Волосы у нее были густые, красивого золотисто-пшеничного оттенка. Пожалуй, Благолепова могла бы быть недурна, если б не мучнистый цвет кожи и не глуповато-испуганное выражение глаз.

Сирота подавал чиновнику какие-то знаки: сложил щепотью пальцы и водил ими по воздуху. А, это он про расписку.

Эраст Петрович пожал плечами – мол, неудобно, после. Но японец сам подсунул листок и барышня медленно расписалась карандашом, поставив кудрявую завитушку.

Сирота сел к столу, достал бумагу, переносную чернильницу. Приготовился выписывать свидетельство о смерти.

– По какой причине и при каких обстоятельствах произошла кончина? – деловито спросил он.

Лицо Софьи Диогеновны сразу же расплылось в плачущей гримасе.

– Папенька пришли утром, часу в седьмом. Говорит, нехорошо мне, Сонюшка. Что-то грудь ломит…

– Утром? – переспросил Фандорин. – У него что, была ночная работа?

Не рад был, что спросил. Слезы хлынули из глаз Благолеповой ручьями.

– Не-ет, – завыла она. – В «Ракуэне» всю ночь сидел. Это заведение такое, вроде кабака. Только у нас в кабаках водку пьют, а у них дурную траву курят. Я в полночь ходила туда, упрашивала: «Тятенька, пойдемте домой. Ведь всё опять прокурите, а у нас за квартиру не плочено, и масло для лампы кончилось». Не пошел, прогнал. Чуть не прибил… А как утром притащился, в кармане уже ничего не было, пусто… Я ему чаю даю. Он стакан выпил. Потом вдруг посмотрел на меня и говорит, тихо так: «Всё, Соня, помираю я. Ты прости меня, дочка». И головой в стол. Я давай его трясти, а он мертвый. Смотрит вбок, рот раскрыл…

На этом печальный рассказ прервался, заглушенный рыданиями.

– Обстоятельства понятны, – важно объявил Сирота. – Пишем: «Скоропостижная кончина вследствие естественных причин»?

Фандорин кивнул, перевел взгляд с плачущей девицы на покойника. Что за странная судьба! Умереть на краю света от лихого китайского зелья…

Письмоводитель скрипел пером по бумаге, Софья Диогеновна плакала, вице-консул мрачно смотрел в потолок. Потолок был необычный, обшитый досками. Стены тоже. Будто в ящике находишься. Или в бочке.

От нечего делать Эраст Петрович подошел, потрогал шершавую поверхность рукой.