– Но о других родственниках мы не будем упоминать, ладно? Чтобы не запутаться в собственных выдумках. – Она корчит гримасу, словно съела что-то горькое, и Майлс размышляет, что сейчас самое время спросить: «Что сталось с тетей Билли?» Но он не хочет знать. Если произошло что-то по-настоящему плохое, мама бы ему сказала, правда? Или не очень плохое. В любом случае это его вина. И он это знает.

– Мам, а почему бы нам не поехать в Чикаго к тете Тайле и девочкам? – выпаливает вместо этого он, и мама расслабляется, самую малость, опускает напряженные плечи. – Разве они нам не помогут?

– Может быть, и поедем. Это хорошая мысль. Мы оценим наши варианты, когда остановимся, выйдем в интернет.

– Но мы сможем?

– Посмотрим, тигренок. Я не хочу…

– Что?

– Подвергать их риску.

Вот еще одна великолепная возможность спросить. Какое-то мгновение ему кажется, что мама сейчас выложит все сама, и он внутренне собирается, стискивает дверную ручку с такой силой, словно собирается ее оторвать.

– Эй, смотри, – говорит мама. – Нам сегодня везет. Работающая заправка.

Она сияет неоновым маяком в пустыне, мигающая вывеска отбрасывает причудливые тени от выстроившихся на стоянке фур, чьи погашенные фары похожи на мертвые глаза. Невозможно сказать, как давно они стоят здесь, подобно пустой скорлупе. Майлс гадает, успели ли их уже разграбить, было ли в них что-либо полезное, или же все они были заполнены никчемным дешевым дерьмом вроде плюшевых игрушек или пластмассовых ведерок.

Он ждет в машине, пока мама заходит внутрь заплатить за бензин и купить что-нибудь поесть, потому что лучше, чтобы их не видели вдвоем. В темной кабине одной из фур вспыхивает огонек зажигалки, освещая женское лицо, руку, прикрывающую зажатую во рту сигарету. Почему-то это зрелище кажется Майлсу интимным, и он отворачивается. Ему кажется, что это еще страшнее, чем пустая скорлупа, когда в каждой кабине есть кто-то, выжидающий, смотрящий, когда кто-то затаился за окнами всех безмолвных городов, через которые они проехали, где небо такое большое и черное, а звезды такие холодные и яркие, будто божественные светодиоды.

Ощущение неистовой ярости от кражи денег из бумажника угасло, и Майлс размышляет о том, каким мягким и илистым кажется на вид песок пустыни, и кто может тащиться на своих угловатых ногах через кусты к неоновому маяку. Или сидит у окна в одной из этих погруженных в темноту кабин, с заплесневелым ртом и длинными белыми руками.

Словно Раковые пальцы. Которого на самом деле не существует. Майлс это понимает. Это лишь страх, подобно спазмам живота. Раковые пальцы приходил в ночных кошмарах, когда он был на карантине на базе Льюис-Маккорд, где у него постоянно брали какие-то анализы, а видеться с мамой разрешали только в часы посещений, папа умер, и все умерли, кроме него и Джонаса, а также еще нескольких мальчиков с волшебной мутацией. «Не будь глупым ребенком!» – останавливает себя Майлс. Он знает, что в пустыне никого нет. Нет никаких высохших длинных пальцев, тянущихся к дверной ручке, чтобы выдернуть его из машины и утащить в темноту.

Мама стучит в окно, и Майлс едва не вскрикивает от испуга.

– Я нашла нам новую машину. Идем.

Он помогает ей увязать все их пожитки, все то, что у них есть на целом свете, и всякий раз их становится все меньше и меньше: от дома в Окленде к аэропорту, от военной базы к «Атараксии»; сумка с одеждой для девочки, остатки печенья, свечи, фонарик, набор кухонных ножей и подушка, прихваченные из «Орлиного ручья», бутылка какой-то непонятной газировки и домашние пирожки с курицей, которые мама только что купила в магазине при заправке.

Аромата еды, сочного и соленого, недостаточно для того, чтобы отвлечь внимание Майлса от того, что машина, к которой они направляются, белый фургон, ощетинившийся антеннами и спутниковыми тарелками, очевидно, предназначается для отлова детей.

– Похоже на фургон смерти, – жалуется Майлс.