Храм - Игорь Акимов (2008)

Он знал окрестности, поэтому знал, куда идти. Ему не встретился никто, никого он не видел во дворах, но взгляды чувствовал. Ему было все равно, что они думают о нем. Еще он понимал, что в селе могут быть и другие солдаты, и кто-то из них может встретиться ему. Но он и об этом не думал. Страха не было, даже опаски не было. Страх всегда впереди. Если твое время вышло — страху негде поместиться. Если мне еще доведется пожить — это будет совсем новая жизнь, думал Илья. Ведь страх всегда жил во мне. Совсем рядом, под кожей; я постоянно ощущал его холодящее, ментоловое дыхание. Страх разоблачения, страх быть униженным… Вот этого — унижения — Илья боялся больше всего. Он знал, что не сможет утереться и забыть. Он пережил унижение только дважды в жизни (наверное — больше, но он не был мазохистом, чтобы коллекционировать свои унижения), оба раза — очень давно, и с тех пор они лежали у него на сердце и мешали дышать. А теперь никто не сможет его унизить, даже не помыслит об этом. А если не почувствует — и сунется, то теперь у него есть средство, каким восстанавливают status quo.

Он убил человека — и уже забыл об этом. Не потому, что это оказалось легко и просто. В нем не оказалось места, куда могло бы поместиться переживание, — вот и все. Очень удобно.

Он шел по каменистой дороге. Она забирала вверх незаметно для глаза, только ноги чувствовали подъем. Где-то далеко-далеко, километрах в двадцати (Илья не знал точно, потому что ему не довелось там побывать) дорога достигала перевала, там был блокпост, а дальше — terra incognita. Илье не нужно было так далеко. Он вошел в лес, потом свернул на едва заметную тропинку. В лесу воздух был застойный, дышать стало тяжелее. Илья сразу вспотел, но когда пошла сизая гарь, пот так же быстро высох. На противоположном краю гари, в тени бука, Илья сделал привал. Освободившиеся плечи ныли: кровь с трудом разжимала сосуды в передавленных тканях. Илья лежал на спине и смотрел сквозь редкую крону на просвечивающее небо, и не заметил, как уснул. Когда проснулся, солнца уже не было, синева на востоке наливалась лиловым. А до шалаша еще идти и идти. Ничего, подумал Илья, скоро взойдет луна; не заблужусь…

Спал он отменно. Конечно, что-то снилось, но поскольку не запомнилось, значит, не стоило внимания. Увидав автоматы, он вспомнил о вчерашнем происшествии — и тут же забыл о нем. Он не думал, как будет жить дальше, что ему делать сейчас. Голод заставил пройтись по округе, поискать чего-нибудь съедобного, но в травах он не смыслил, кизил был пока зелен, а мелкие плоды яблони-дички жестки и кислы. Неудача не огорчила Илью, он и о ней тут же забыл. Утолил жажду вкусной водой из родника и возвратился к шалашу. Бог дал день — даст и пищу. Все как-то устроится.

После полудня пришел мужчина лет сорока; он нес через плечо свернутую бурку; поклажа в его авоське — сразу видать — тоже весила немало. Его шагов Илья не слышал, мужчина появился из кустов неожиданно, но в Илье при этом ничто не дрогнуло. Он вытянул руки из-под головы, сел и ждал, что будет дальше.

Мужчина оказался отцом спасенной девушки. По-русски он говорил плохо, с трудом подбирал слова, некоторые Илье приходилось угадывать и подсказывать. За спасение он не благодарил; даже если бы захотел — не смог бы: лингвистический запас не позволял; да и нет таких слов. Бурка была для Ильи; в ней можно спать даже на снегу. В авоське было два каравая хлеба, вяленое мясо, брынза, связка лука, кинза, сельдерей, подсолнечное масло в пластмассовой бутылке, соль и спички. Соль и спички были и в шалаше, но те были всехние, а теперь Илья имел и свои.