Храм - Игорь Акимов (2008)

Н прикинул (в его образованность входило и знание законов перспективы) — и выбрал место, с которого фреска была видна лучше всего. Ангел держит в каждой руке по предмету: в левой руке — чаша (которую старец уже принял вопреки нежеланию, отторжению, но не мог не принять — судьба!), в правой — очевидно — скрижаль. С чашей в общем-то все просто: каждый должен испить чашу свою; да и со скрижалью не сложнее: намек, что все расписано наперед, как в компьютерной программе, все регламентировано божескими законами (или природой — как кому понравится). Тривиальность.

Н уже собрался идти дальше, но взглянул на старца (на него до сих пор Н не обращал внимания, может быть потому, что старец глядел не вовне, не искал взгляда зрителя, не тянул на себя одеяло — он глядел на ангела) — и обомлел: у старца было лицо, которое Н видел ночью в зеркале. Если верить зеркалу — его собственное лицо. Правда, от фрески не приходится ждать точности в деталях, ведь она претендует только на образ, попросту говоря — она адресована не глазу, а душе. Она должна производить, так сказать, общее впечатление. А оно как раз то самое. Если поглядеть непредвзято (да еще и довериться зеркалу) — это мой портрет. Те же провалившиеся щеки; глаза, забывшие улыбку; нос, отточенный смертью. Что же налито в чашу, которую вручил мне ангел? Ответ был рядом, это очевидно: он написан на скрижали.

Еще до того, как Н взглянул на текст, он успел подумать: уж слишком просто все это. Правда, на скрижали мог оказаться текст популярной молитвы (например, «Отче наш») или какой-нибудь не менее популярный стих из Евангелия. Прекрасная маскировка. Чем проще — тем темнее. Потому что из простоты можно вытянуть все (на самом деле вытаскиваешь из себя, из своего жалкого запаса информации) — и ничего. Гиблая западня для умников. Но я такую мякину жевать не стану…

Н подошел к фреске. На скрижали была абракадабра. Бессмысленный набор старославянских букв. Они были написаны сплошняком, неразрывно. Несомненно, ложный след. Дурак подумает, что художник просто упражнялся в каллиграфии; умник, зная частоту употребления каждой буквы, легко расшифрует абракадабру и что же он обнаружит? Он обнаружит, например, все то же «Отче наш», иначе говоря — тупик.

Это было настолько очевидно, что можно было не задерживаться и продвигаться в расследовании дальше, но ироничность Н потребовала пищи. Н не стал упираться. Ладно, уступил он своему любопытству, проверю только один этот вариант. Только его. Не для самоутверждения, это мне не нужно, а лишь для того, чтобы убедиться, что я и строитель храма мыслим одинаково.

Н был уверен в порядке только первых пяти-семи самых употребительных букв, но и этого оказалось достаточно. Перед ним действительно был текст «Отче наш». Что из этого следовало? А следовало то, что, во-первых, текст написан не для Н, а во-вторых, что он на правильном пути.

Теперь все стало на места. Если я принял чашу, подумал Н, то и текст (инструкция) должен быть адресован мне. В «Отче наш» ничего не зашифруешь. Это всего лишь напоминание, что во всем, что мне предстоит пройти, я не должен забывать о Боге.