Храм - Игорь Акимов (2008)

Он не пошел по тропинке — сапоги погружались в землю, которая под подошвами превращалась в грязь, — а свернул к дороге. Брусчатка была чистой, ровной — камушек к камушку. Словно вчера их клали. Дорога поднималась не прямо, архитектор придал ей небольшой, точно отмеренный изгиб — фрагмент уводящей в небо спирали. Это делало подъем энергетически наполненным и осмысленным. «Золотое сечение», понял Н, но дальше эту догадку развивать не стал.

На площадке рядом с храмом лежали шесть связок монтажных труб — остатки штабеля; еще одна связка была рассыпана, в ней недоставало нескольких труб. Оно и понятно: связки были неподъемными, трубы сперва освобождали от скрепляющих металлических лент, и лишь затем грузили на подводы. Ящики с крепежными муфтами исчезли все. Так же, как и ящики с гвоздями, шурупами, болтами и гайками; как мешки с цементом и бочки с соляркой. Исчез весь инструмент, его даже не распаковали из пластика. Зато пластик, в который был упакован кирпич (в каждой упаковке — по шесть штук; Н так и не понял, зачем его было рвать) валялся по всей площадке. Кстати — исчезли и доски, оба штабеля. А доска была — не какая-нибудь шалевка: дюймовая, одна в одну. Пейзан понять можно: употребить такую доску в строительные леса — все равно, что грех взять на душу; вот пол ею стелить — самое то; да и мало ли на что может сгодиться в хозяйстве добрая доска!

Н стал прибирать пластиковое рванье, складывая его в общую кучу, чтобы потом сжечь по хорошей погоде; железные упаковочные ленты сложил под стеной собора, за контрфорсом: строительство — дело непредсказуемое, в нем всегда чего-то недостает; наверняка и ленты окажутся кстати…

За этим занятием его и застал председатель. Н приметил его издали, когда он только вышел из села. Председатель был в старой камуфляжной плащ-накидке, шел неторопливо, но в его фигуре было нечто, рождавшее ассоциацию с катящейся гранатой.

На площадке он осмотрелся, подошел к дизелю, поднял капот, покопался внутри; спросил через плечо: «А соляра в нем есть?» Н пожал плечами. «Проверим», — сказал председатель, прикрыл капот и завел дизель с первой же попытки. Дизель даже не прокашлялся — сразу заработал ровно и мягко. Председатель достал свой краснодарский «мальборо», закурил, послушал рокот дизеля. «Новье, — заключил он. — Классная машина… Вот ты мне скажи…» — Он повернулся к Н; теперь лицо его было умиротворенным. Чеку вставили на место, понял Н, и граната не взорвется. «Согласись, — сказал председатель, — ведь простой же механизм… Так почему немецкому — душа радуется, а от нашего — одни нервы да хлопоты?» Н улыбнулся. «Не возражаешь, если он немножко поработает? — Председатель кивнул в сторону села. — Пусть послушают. Это моя артподготовка. — Он взглянул на часы. — Минут десять хватит, чтобы созрели…»

Его настроение явно улучшалось. Он переварил стресс от ночного грабежа и с удовлетворением прислушивался, как душа поворачивается к свету.

— Ну и люди! — Это было сказано почти с любовью. — Ведь каждый в отдельности — и человек хороший, и вроде бы не дурак. А как соберутся втрех, вчетырех — куда девается сердце? почему не думает голова? А ведь тут их — целое село!..

Он запрокинул голову, подставив лицо невидимой мороси, и смотрел, не закрывая глаз, в серую пелену. «Самый мерзкий цвет, — пробормотал он, — глазу не за что зацепиться. Как в морге. Да и не нужны глаза там, где ничего нет…»

Если бы Н мог говорить, а председателю, предположим, очень бы хотелось услышать его мнение, он бы сказал, возможно, такое: за этой пеленой прячется солнце (опять монада!), и уже хотя бы потому таким подтекстом эта пелена интересна. Еще б он мог сказать, что для художника эта серая пелена мерцает сотнями оттенков; но, скорее всего, говорить именно этого не стал бы: Н прибегал к интеллектуальным аргументам только по необходимости — когда именно их от него ждали. По счастью, сейчас председатель не ждал от него ничего, поэтому можно было даже не выдавливать из себя вежливую улыбку.