- Так и запишем – хотели скомпрометировать органы советской власти, - Юркевич макнул перо в чернильницу и старательно зачиркал в протоколе допроса.

- Чего-чего мы хотели? – захлопал глазами допрашиваемый. – Это вы в чём нас обвинять собираетесь? Ничего мы ментировать не собирались. Не пишите всякого!

Я невольно улыбнулся, но разъяснять смысл термина не стал.

- Не берите в голову, Зайцев. Лишнего мы вам предъявлять не собираемся.

Бандит успокоено вздохнул. Юркевич умел убеждать одной только интонацией.

- Кстати, - как бы между прочим поинтересовался Юркевич, - откуда Левашов узнал, что мы арестовали Коваля?

- Тоже мне секрет, - фыркнул допрашиваемый. – Полгорода видели как вы его брали.

Лицо Смушко просветлело. Он явно боялся, что среди своих есть кто-то, кто работает на Левашова.

- Хорошо, это мы прояснили. Тогда ответьте, пожалуйста, на следующий вопрос: удостоверения сотрудников ГПУ и мандат, где достали? – продолжил гнуть линию следователь.

Зайцев пожал плечами.

- Это вы у Трубки спросите, когда он очухается… Ну или если очухается, а то уж больно ваш человек дерётся крепко, - он перевёл взор, в котором не читалось ничего, кроме испуга, в мою сторону.

- Трубка-то очухается, - заверил Юркевич. – И мы обязательно его спросим. Но что мешает вам рассказать? Чем больше будете с нами сотрудничать, тем легче будет ваша участь.

- Да я бы рассказал, коли бы знал, - грустно улыбнулся Зайцев. – Только кто ж меня в известность в таких делах ставит. Меня для другого берут.

- Ну вот про это другое вы мне сейчас и поведаете, - вежливо наклонил голову Юркевич.

Послужной список у Зайцева оказался приличным, но я заметил, что он охотно сознаётся в ограблениях рядовых граждан, но как только речь заходит о государственной собственности, как его словно подменяли – куда-то исчезала словоохотливость, он даже начинал заикаться.

Сначала это вызвало у меня недоумение – откуда такая избирательность? Чего он так боится? Потом до меня дошло: в это время покушения на госимущество считались намного более серьёзными преступлениями, чем грабёж обывателей, пусть даже эти самые обыватели – граждане молодой советской республики.

Перекос, конечно, несправедливый, но их и в моё время тоже хватало, как и резонансных дел.

Выпотрошенного Зайцева отправили в камеру на отдых. Юркевич решил, что завтра снова возьмёт бандита в оборот и выжмет из него ещё больше.

Я покосился на окно: уже темнело, а ведь у меня с утра и маковой росинки во рту не было. Даже по госпиталю затосковал: там меня точно ждали еда и кров.

Голодный был не только я. По распоряжению Смушко нам троим со следователем принесли по миске каши и по стакану чая.

Если каша у меня зашла на ура, то чай вызвал странные чувства. Он как-то странно пах, да и на вкус тоже был так себе. Уж лучше бы тогда простого кипяточку.

Позже я узнал, что мы пили морковный чай, подслащенный сахарином.

Через час Смушко засобирался и ушёл, Юркевич убежал домой ещё раньше.

А мне вдруг стало тоскливо. Я сообразил, что просто не знаю, где живу!

Как-то закрутился и забыл поведать начальству «легенду» об амнезии, тот, глядишь, и просветил бы меня насчёт адреса.

Что делать? Да спать ложиться в кабинете. Чай не впервой на работе ночую. Утро вечера мудренее.

Я зашёл в кабинет и снова осмотрел скудную обстановку. Небогато «живёт» оперсостав…

Надо бы у завхоза при случае выцыганить какой-нибудь диванчик. Как ни крути, сегодня я ему подогнал царский подарок – сразу двух лошадей. Неужели он не пойдёт навстречу и не раздобудет под нужды оперсостава какую-нибудь мебель, на которой можно было бы вздремнуть при возможности.

Оно, конечно, официально не поощряется руководством, однако Смушко мужик вменяемый. Войдёт в положение.