Любовница смерти - Борис Акунин (2001)

– Что же это такое, Учитель? Русскому человеку в собственной стране жизни не стало! Куда ни плюнь, одни немцы, да полячишки, да жидки, да кавказцы! Мало того что жить не дают, так еще и на тот свет вперед пролезть норовят! Рассудите нас!

Просперо строго произнес:

– Стыдись, Калибан. Неужто ты думаешь, что Вечная Возлюбленная придает значение таким пустякам, как национальность или исповедание? В наказание за грубость и нетерпимость ты будешь вторым, после Розенкранца.

Бывший корабельный счетовод сердито топнул ногой, однако спорить не осмелился.

– Позвольте, – подал голос Гэндзи, – но я поднял руку еще прежде того, как эти господа заявили свою п-претензию.

– У нас здесь не аукцион, чтоб жестами сигнализировать, – отрезал дож. – Следовало заявить о своем намерении вслух. Вы будете третьим. Если, конечно, до вас дойдет очередь.

На этом дискуссия закончилась. Коломбина заметила, что вид у Гэндзи весьма недовольный и даже несколько встревоженный. Вспомнила его вчерашнюю угрозу разогнать клуб «Любовников Смерти». Интересно, как бы ему это удалось? Соискатели ведь собрались здесь не по принуждению.

Розенкранц взял у дожа шарик, внимательно посмотрел на него и внезапно осенил себя крестом. Коломбина жалостливо ойкнула – так поразил ее этот неожиданный жест. Немец же раскрутил рулетку, а потом взял и выкинул штуку уж совсем на него непохожую: посмотрел прямо на сострадающую барышню и быстро поцеловал шарик, после чего решительно бросил его на край колеса.

Пока оно вертелось – а это длилось целую вечность – Коломбина шевелила губами: молила Бога, Судьбу, Смерть (уж и сама не знала, кого), чтобы мальчику не выпала роковая ячейка.

– Двадцать восемь, – хладнокровно объявил Просперо, и у присутствующих вырвался дружный вздох.

Побледневший Розенкранц с достоинством молвил:

– Schade[4].

Отошел в сторону. На Коломбину он теперь уже не смотрел, очевидно, уверенный, что и без того произвел должное впечатление. По правде говоря, так оно и было – Розенкранц с этим его отчаянным поцелуем показался ей ужасно милым. Только сердце Коломбины, увы, принадлежало другому.

– Дайте, дайте сюда! – Калибан нетерпеливо схватил шарик. – Я чувствую, мне должно повезти.

Он трижды плюнул через левое плечо, крутанул рулетку что было мочи и выбросил шарик так, что тот золотым кузнечиком заскакал по ячейкам и чуть не вылетел за бортик.

Все, оцепенев, наблюдали за постепенно замедляющимся верчением колеса. Обессиленный шарик попал на череп! Из груди бухгалтера вырвался торжествующий вопль, но в следующий миг золотой комочек, будто притянутый некоей силой, перевалился через разделительную черту и утвердился в соседней ячейке.

Кто-то истерично хихикнул – кажется, Петя. Калибан же стоял, словно пораженный громом.

Потом прохрипел:

– Не прощен! Отринут! – И с глухим рыданием кинулся к выходу.

Просперо со вздохом сказал:

– Как видите, Смерть недвусмысленно извещает о своей воле. Так что, хотите попытать счастья?

Вопрос был обращен к Гэндзи. Тот учтиво поклонился и проделал положенную процедуру быстро, скупо, безо всякой аффектации: слегка раскрутил рулетку, небрежно уронил шарик и после этого на него даже не смотрел, а наблюдал за дожем.

– Череп! – взвизгнула Львица.

– Ха! Вот это фокус! – звонко выкрикнул Гдлевский.

Потом все закричали и заговорили разом, а Коломбина непроизвольно простонала:

– Нет!

Она сама не знала, почему.

Нет, пожалуй, знала.

Этот человек, которого ей довелось знать так недолго, источал ауру спокойной, уверенной силы. Рядом с ним отчего-то делалось светло и ясно, она будто снова превращалась из заплутавшей средь темных кулис Коломбины в прежнюю Машу Миронову. Но, видно, обратной дороги не было, и роковой бросок Гэндзи являл собой самое определенное тому доказательство.