Тайная история - Донна Тартт (2015)

Шея ее была густо покрыта морщинами и веснушками, характерными для женщин ее возраста и сложения. Волосы и глаза были того же цвета, что у Банни, однако, что касается собственно черт лица, с младшим сыном ее роднил только остренький, любопытный носик — в ее наружность он вписывался прекрасно, но на широкой незатейливой физиономии Банни всегда выглядел так, словно был наспех приделан в самом конце процесса, когда ничего более подходящего уже не нашлось.

— Ах, вы знаете, нас просто засыпали письмами, открытками, букетами — нескончаемый поток со всей страны!

— Ее что, чем-то накачали?

— То есть?

— Ну как-то не очень заметно, чтоб она переживала.

— Естественно, естественно… — глубокомысленно закивала миссис Коркоран. — Мы все просто сходим с ума, иначе не назовешь. И я очень надеюсь, что ни одной матери не придется вынести то, что в последние несколько дней вынесла я. Однако погода, похоже, наконец-то улучшается, к тому же мы повстречали здесь столько чудесных людей, а уж какими великодушными оказались хэмпденские предприниматели…

— Надо сказать, она довольно фотогенична, нет? — заметил Генри, когда пошла реклама.

— Впечатление такое, что к ней на кривой козе не подъедешь.

— Да от нее б даже черти в аду разбежались, — раздался пьяный голос Чарльза.

— Ну почему же? С ней далеко не все так плохо, — возразил Фрэнсис.

— Ты говоришь так только потому, что она все время к тебе подлизывается. Из-за твоей матери и так далее, — ответил Чарльз.

— Она ко мне подлизывается?! Что ты плетешь?

— Меня от нее воротит. Это же просто чудовищно: внушить своим детям, что главное в этом мире — деньги, но при этом зарабатывать их собственным трудом — позор. А потом взять и вышвырнуть одного за другим с пустым карманом — путевка в жизнь! Она никогда Банни гроша ломаного…

— Без его отца здесь, кстати, тоже не обошлось, — сказала Камилла.

— Э-э, ну да, может быть… не знаю. Я просто хочу сказать, что таких жадных, тщеславных людишек еще поискать. Когда их видишь в первый раз, то думаешь: ах, какое милое, приятное семейство, как у них все со вкусом устроено. Но на самом деле нули без палочек, тошнотворная «маргариновая семья». — Чарльз повернулся ко мне. — Знаешь, у них в доме есть комната — называется «комната в стиле Гуччи».

— Как-как?

— В общем, как я понял, они решили поиграть в авангардистов и испоганили все стены этими знаменитыми полосками Гуччи. В каких только журналах эти фото потом не печатали. В «Образцовом доме» ими проиллюстрировали статью на тему нестандартного декора или какой-то похожей бредятины — короче, тебе советуют, например, нарисовать на потолке спальни огромного омара, потому что это якобы страсть как красиво и оригинально. — Он закурил. — То есть, я хочу сказать, в этом все Коркораны. Дешевая показуха. По сравнению с остальной семейкой Банни был еще ничего, но даже он…

— Терпеть не могу Гуччи, — заявил Фрэнсис.

— Да? Серьезно? — удивился Генри, который секунду назад, казалось, был целиком погружен в раздумья о судьбах человечества. — По-моему, то, что выходит под этим брендом, по-своему великолепно.

— Генри, я тебя умоляю…

— Это так дорого и вместе с тем так безобразно… Мне кажется, они специально разрабатывают уродливый дизайн. Но люди все равно покупают их вещи — просто потому, что приучены благоговеть перед всем извращенным.

— И в чем же ты видишь здесь великолепие?

— Великолепие есть во всем, что сделано с размахом, — ответил Генри.

Я возвращался домой на автопилоте, почти не глядя по сторонам, но, когда дошел до яблонь у Патнам-хауса, вдруг заметил, что мне наперерез шагает какой-то угрюмый верзила.

— Это ты Ричард Пейпен? — спросил он, поравнявшись со мной, и, едва я кивнул, врезал мне промеж глаз. Я опрокинулся навзничь как подкошенный.