Земля мертвых - Земля мертвых (2019)

– Во время моих консультаций я взял за правило отслеживать настроения некоторых заключенных, относящихся, скажем так… к группе риска.

– Собески был в вашем списке?

Одисье кивнул. Невысокий и худой, он перегнулся через барьер, как оратор, уверенный в своей правоте.

– Он был возмутителем спокойствия. Бунтовал против любой власти, навязывал собственные законы, терроризировал других заключенных. По-настоящему тяжелый случай. Я провел обычный комплекс обследований и обнаружил одну особенность его системы восприятия.

– Выражайтесь яснее.

– Некоторые мои тесты относятся к восприятию цвета. Гиперчувствительность в этой области – сигнал тревоги. Например, при биполярном расстройстве человек в преддверии маниакального приступа становится более чувствительным к цвету, чем в обычное время.

– Собески страдал этим синдромом?

– Он жаловался, что видит, как картинки мерцают, а цвета вибрируют. У него была повышенная реактивность на визуальные раздражители, особенно на живопись.

– Вы хотите сказать… что наблюдали у него синдром Стендаля?

У Одисье вырвалась насмешливая улыбка.

– Знаете… – сказал он, явно развеселившись, – синдром Стендаля – это, скорее, миф. Недавно поняли, что дурнота, которая иногда охватывает посетителей музеев, связана в основном с тем, что они надолго откидывают голову назад, разглядывая высоко висящие произведения. Кровь приливает к мозгу, вызывая головокружение.

Председатель нахмурился: спасибо за лекцию.

– О чем же тогда идет речь?

– Сначала я решил, что Собески страдает резкими перепадами настроения. В действительности его чувствительность не была вызвана какой-то патологией, если только не рассматривать искусство как болезнь.

– В тот момент вы поняли, что Собески художник?

– Как бы сказать… Живопись звала его, а тело отвечало на зов.

Недовольство в зале. Одисье больше не вызывал доверия – слишком много эзотерики.

Очевидно, он почувствовал, что следует исправить положение, и перешел к конкретным фактам:

– Я организовал во Флёри художественные мастерские. Там и начинал Собески. Он рисовал, писал маслом, вдохновляясь репродукциями, которые находил в тюремной библиотеке. Его талант был… невероятен. И эта деятельность имела также терапевтический эффект. Всякий раз, когда он копировал картину, к нему возвращалось спокойствие. Он как бы присваивал это произведение. Он его… впитывал в себя.

– Значит, сам факт занятий живописью вернул ему равновесие?

– Без всякого сомнения. Занятие живописью вылечило его от него самого.

У Мишеля Делажа иссякли вопросы, а в зале никто не понимал, какой смысл в этих показаниях. В результате председатель передал слово стороне обвинения, а та в свою очередь уступила его Клаудии Мюллер:

– Доктор, мне хотелось бы быть уверенной, что я правильно поняла. К концу девяностых годов, за несколько лет до освобождения, у Собески больше не было никаких проблем благодаря занятиям живописью?

– Можно сказать и так, да.

– Вы не могли бы припомнить, не было ли художника, который по-прежнему вызывал у него… патологическую реакцию?

– Прекрасно помню: Франсиско Гойя. Его полотна действовали на него завораживающе и в то же время вызывали недомогание. Он пытался скопировать их, но ничего не получалось.

– Вы говорите, к примеру, о «Pinturas rojas»? – продолжила Клаудия.

– Нет. На тот момент они еще не были найдены. Его наваждением были «Pinturas negras», которые экспонируются в музее Прадо. Он без устали их копировал, пытаясь изгнать из себя эту… одержимость.

– И ему удалось?

Одисье бросил ласковый взгляд на Собески: психиатр явно ни на секунду не поверил, что художник был убийцей.

– Думаю, да. Найдя собственный стиль. Его лучшие полотна представляют стриптизерш и порноактеров. Он нашел собственный путь и освободился от своих навязчивых идей.

– Спасибо, доктор.