Жестокие слова - Луиза Пенни (2015)

В ее голосе слышался небольшой акцент, впрочем, говорила она на прекрасном французском. Так говорят люди, которые не только выучили чужой язык, но и полюбили его. А каждый произнесенный ею слог свидетельствовал об этом. Гамаш знал, что язык неотделим от культуры. Что одно без другого вянет. Любовь к языку свидетельствовала об уважении к культуре.

Именно поэтому он и сам так хорошо выучил английский.

— Мы бы хотели поговорить и с вашим мужем и сыном. Если это возможно.

Его тон был очень мягок, но уже одна эта вежливость придавала вес его словам.

— Хэвок сейчас в лесу, но Рор здесь.

— А где в лесу, мадам? — спросил Бовуар.

Ханна слегка смутилась:

— Там, за домом. Заготавливает сушняк на зиму.

— Не могли бы вы его позвать? — сказал Бовуар.

От стараний быть вежливым голос Бовуара становился лишь еще более зловещим.

— Мы не знаем, где он, — раздался голос у них за спиной.

Гамаш и Бовуар повернулись и увидели Рора, который стоял в прихожей. Он был плечистый, коренастый и мощный. Руки его лежали на бедрах, локти были выставлены в стороны — он походил на загнанное в угол животное, которое пытается казаться крупнее, чем на самом деле.

— Тогда мы можем поговорить с вами, — сказал Гамаш.

Рор не шелохнулся.

— Прошу вас, пройдите в кухню, — сказала Ханна. — Там теплее.

Она провела их в дом, стрельнув на ходу в Рора предостерегающим взглядом.

В комнате было тепло от проникающих сюда солнечных лучей.

— Mais, c’est formidable,[84] — сказал Гамаш.

Из окна высотой от пола до потолка видно было поле, а за ним — лес, а вдали — церковь Святого Томаса в Трех Соснах. Парра словно жили на природе, потому что дом ничуть не вторгался в окружающую среду, а был ее частью. Это было неожиданно. И уж определенно необычно. Но не казалось чем-то чужеродным. Напротив, дом был здесь как нельзя на своем месте. Он выглядел идеально.

— Félicitations. — Он повернулся к Парра. — Удивительный дом. Вы, вероятно, долгое время вынашивали мечту построить его.

Рор уронил руки и указал на сиденье у стеклянного стола. Гамаш принял предложение.

— Мы некоторое время обсуждали это в семье. Я сделал этот выбор не сразу. Поначалу хотел построить что-нибудь более традиционное.

Гамаш посмотрел на Ханну, которая села во главе стола.

— Видимо, тут не обошлось без убедительных доводов, — заметил он, улыбнувшись.

— Это точно, — сказала Ханна, возвращая ему улыбку, вежливую, но без теплоты или юмора. — Сколько лет ушло! Здесь на участке стоял домик, и мы в нем жили, пока Хэвоку не исполнилось лет шесть. Он продолжал расти, и мне захотелось иметь дом, который бы нас устраивал.

— Je comprends,[85] но почему такая архитектура?

— Вам не нравится? — спросила она не настороженно, всего лишь заинтересованно.

— Вовсе нет. Мне ваш дом кажется великолепным. Он здесь очень на своем месте. Но вы должны признать, что выглядит он необычно. Ни у кого больше нет такого дома.

— Мы хотели построить что-нибудь совершенно не похожее на те дома, в которых росли. Мы хотели перемен.

— Мы? — переспросил Гамаш.

— Я был не против, — сказал Рор; голос его звучал жестко, но глаза смотрели опасливо. — К чему все эти вопросы?

Гамаш кивнул и подался к столу, положил свои большие руки на холодную поверхность.

— Почему ваш сын работает на Оливье?

— Ему нужны деньги, — сказала Ханна.

Гамаш кивнул:

— Понимаю. Но разве в лесу он не заработал бы больше? Или на стройке? Ведь официанты даже с учетом чаевых зарабатывают очень мало.

— Почему вы задаете нам эти вопросы? — спросила Ханна.

— Будь он здесь, я бы спросил у него.

Рор и Ханна переглянулись.