Зеленый король - Поль-Лу Сулицер (2017)

— Диего, это верно, что мы получим комиссионные от аргентинцев за эту и другие операции, даже если поставки зерна из Аргентины в Советский Союз будут продолжаться тридцать или сорок лет. Но я просил о другом и сейчас этого добился. Вот смысл тех телеграмм, что я получил в отеле по прилете в Хельсинки: два часа тому назад Косташ, Йон и Никифор Майореску прилетели в Цюрих. Завтра они будут в Лондоне в кругу семьи. И Косташ согласен, и лондонская семья согласна: меня не сотрет в порошок на аукционе какой-нибудь грек или кто-либо еще по той простой причине, что шестнадцать танкеров будут убраны из лота, предлагаемого семьей Мэйджоров на продажу по взаимному соглашению. До этого танкеры будут проданы поодиночке. И я их оплачу теми деньгами, что ссудил мне человек, которому я поставил все эти холсты; он — фанатичный собиратель, но еще и один из главных акционеров «Урбан Лайф» — той страховой компании, которой я продал дом N 40 на Уолл-Стрит. Пойдем ужинать, Диего. Джордж Таррас приглашает нас встречать Новый год. И мы не будем красить трубы танкеров в красный цвет: это цвет Ниархоса. Впрочем, в зеленый тоже. Им выкрашены палубы танкеров Онасиса. Я очень голоден, Диего, просто зверски проголодался.

Джордж Таррас навсегда оставил Гарвард и свою кафедру. Теперь он сможет проводить все свободное время, копаясь в чужих книгах и сочиняя свои, вместо того чтобы талдычить год за годом один и тот же, почти без изменений, курс. Его жена Ширли сама уговаривала Джорджа ответить согласием не только потому, что при этих переменах он получал значительные финансовые выгоды (Климрод предложил в пять раз больше его профессорского оклада и в доказательство своей платежеспособности предложил выплатить заработную плату за десять лет вперед), но и потому, что сама она питала к Ребу, говоря ее словами, материнское чувство.

Джордж Таррас находил большое удовольствие в этих бесконечных странствиях по Скандинавии и Германии; к ним скоро прибавились поездки по Атлантическому побережью США с целью найти предназначенные на продажу танкеры. Ему был тогда пятьдесят один год, почти четверть века он преподавал, и — кроме военных лет, которые провел в Австрии, участвовал в Нюрнбергском процессе, — Таррас не слишком много путешествовал, переходя от книг, что читал, к книгам, что писал сам; кстати, его книги не имели никакого успеха, хотя это уязвляло его меньше всего на свете.

Из всех, знавших Реба Климрода, он был самым умным человеком, питавшем к Ребу самую естественную любовь — любовь отца, который так никогда и не оправился от того эмоционального потрясения, что пережил в мае 1945 года в Маутхаузене при виде мальчика, воскресшего из мертвых.

— 28 -

Возвращаясь из Москвы, Климрод, Таррас и Диего только одну ночь провели в Хельсинки и сразу выехали в Лондон. Они прибыли туда к обеду, который, как отметил Диего, «не стоил того, чтобы во весь опор нестись из Финляндии». В тот же день, 1 января после полудня, они встретились с Косташем Майореску, маленьким сухоньким человечком, который сначала, не говоря ни слова, долго жал руку Реба Климрода, а затем на несколько старомодном английском языке выразил свою благодарность и надежду на то, что все обязательства, принятые его кланом, были выполнены. Заключение, о котором он не хочет распространяться, подорвало его здоровье, но, обретя свободу, он, без сомнения, немедленно возьмет бразды правления в свои руки. Когда Климрод объяснил ему, что двадцать девять миллионов шестьсот тысяч долларов — условленная цена за шестнадцать танкеров — пока еще не выплачены страховой компанией, так как первого января банки закрыты, Майореску лишь покачал головой.

— Все это мелочи. Танкеры — ваши. И, Бог свидетель, вы их не украли! Человек, сумевший вытащить меня и моих братьев оттуда, где мы были, без сомнения, способен отыскать тридцать миллионов долларов. Климрод!

— Слушаю.