Острые предметы - Гиллиан Флинн (2013)

Голова кружилась. Стоило мне подняться с тротуара, как по шее потекла кровь.

– Господи, Эмма, какая же ты неугомонная.

– Я думала, тебе это нравится.

Она взяла меня за руку и рывком подняла с асфальта; я почувствовала, как кровь в голове перелилась из затылка в лоб. Потом она сняла со своей руки маленькое колечко со светло-зеленым перидотом и надела мне на палец:

– Носи. Это мой подарок.

Я покачала головой.

– Тот, кто тебе его подарил, хотел, чтобы его носила ты.

– Адора. Может, и хотела. Теперь ей все равно, поверь. Она собиралась подарить его Энн, но… что ж, Энн умерла, и оно лежало без дела. Нехорошо, да? Раньше я говорила, что она подарила его мне, хотя Адора вряд ли бы это сделала, потому что она меня ненавидит.

– Адора – тебя? Нет.

Мы пошли к дому, на яркий свет фонаря, горящего на веранде.

– Она не любит тебя, – поколебавшись, сказала Эмма.

– Верно.

– Меня тоже. Просто по-другому.

Мы поднялись по лестнице, давя на пути тутовые ягоды. В воздухе запахло детским пирогом с глазурью.

– Она стала любить тебя больше или меньше с тех пор, как умерла Мэриан? – спросила Эмма, беря меня под руку.

– Меньше.

– Значит, это не помогло.

– Что?

– Ее смерть не решила проблемы.

– Нет. Теперь давай помолчим, пока не дойдем до моей комнаты, хорошо?

Тихо ступая, мы поднялись по лестнице и пошли по коридору. Я – держась за шею, чтобы остановить кровь. Эмма за мной, то и дело замедляя шаг, – понюхала розу в вазе, улыбнулась своему отражению в зеркале. За дверью Адоры, как всегда, было тихо и темно, только вентилятор жужжал.

Закрыв за нами дверь комнаты, я стянула кроссовки, насквозь мокрые от дождя и залепленные свежескошенной травой, стерла с ноги ягодный сок. Стала снимать водолазку, но тут заметила на себе взгляд Эммы. Одернула водолазку и упала в кровать, сделав вид, что слишком устала, чтобы раздеваться. Накрывшись одеялом, я отодвинулась подальше от Эммы, пробормотав: «Спокойной ночи». Было слышно, как ее одежда упала на пол, свет погас, и она легла, свернувшись калачиком, рядом со мной, в одних трусиках. Мне хотелось плакать при мысли о том, что я не могу спать с кем-нибудь нагишом, не боясь, что из-под рукава или штанины покажется какое-нибудь слово.

– Камилла, – тихо, по-детски робко прошептала она, – ты знаешь, некоторые люди говорят, что они причиняют боль, потому что бесчувственны: пока они этого не сделают, не чувствуют ничего?

– Хм…

– А что, если наоборот? – прошептала Эмма. – Что, если делаешь больно, потому что тебе это приятно? Чувствуешь какой-то зуд – как будто внутри тебя кто-то нажал кнопку, которая не выключится до тех пор, пока ты не сделаешь больно? Что это значит?

Я притворилась, что сплю и не чувствую, как она у меня на шее очерчивает пальцем слово «исчезни», снова и снова.

* * *Сон. Мэриан в белой ночной рубашке, мокрой от пота, к щеке прилип белокурый локон. Она берет меня за руку и пытается стянуть с постели.

«Здесь опасно, – шепчет она. – Опасно для тебя!»

Я прошу ее дать мне поспать.

Глава тринадцатая

Я проснулась в третьем часу дня; живот крутило от боли, челюсть ныла, – видимо, я скрежетала зубами все пять часов, пока спала. Проклятый наркотик. Эмме тоже было несладко – это я поняла, увидев на ее подушке маленькую горку ресниц. Я собрала их в руку и растерла пальцем. Они были твердыми от туши, и у меня на ладони осталось темно-синее пятно. Стряхнула их в блюдце на прикроватной тумбочке. Потом пошла в ванную, где меня стошнило. Я всегда отношусь к этому спокойно. Помню, когда меня рвало в детстве, мама ласково говорила, придерживая мне волосы: «Пусть из тебя выйдет вся эта дрянь, моя милая. Старайся вывести ее из себя всю, до конца». Поэтому теперь я даже радуюсь, чувствуя позывы, слабость, горечь во рту. Не стоит и удивляться – так и есть.