Призрак в кривом зеркале - Елена Михалкова (2009)

Эля неловко поздоровалась, принялась извиняться и сбилась на полуслове, поглядев на Макара Андреевича. Лицо у того оказалось собранное и жесткое, почти жестокое, и видно было, что он совсем не слушает ее извинений. Последний раз произнеся что-то невнятное в свое оправдание, Эля забрала наконец у Илюшина пакет с клубками, пожелала ему хорошего вечера и направилась к остановке, за которой находилась школа, раздумывая, чем же так недоволен их единственный гость.

Макар проводил взглядом ее пухленькую фигурку, отметив про себя, что старшая дочь Эльвиры Леоновны выглядит этим вечером на редкость привлекательно. И у Ксени, и у Эли общей чертой была неподдельная природная жизнерадостность, но в одной она била ключом, а в другой пряталась глубоко, прорываясь лишь изредка. Илюшин отметил краешком сознания, что в их минутной встрече его что-то зацепило, но не стал анализировать, что именно: времени оставалось в обрез, потому что обычно, как ему удалось разузнать, Никита Борзых уезжал с работы около восьми, а Макару предстояло еще добраться до его района…

…Он вернулся около одиннадцати. В доме горели два окна – одно на первом этаже, в столовой, второе – в комнате Эли, и сегодня дом был наполнен звуками – шуршанием, стрекотом насекомых под окнами, тихим разговором, доносившимся из приоткрытой двери внизу: говорили Эдуард и Леонид. «Тебе следовало сделать это раньше», – донеслось до Макара, и в ответ другой мужской голос что-то невнятно пробурчал. Илюшин сделал шаг к столовой, чтобы подслушать разговор, но тут же справедливо рассудил, что никаких серьезных бесед Шестаковы не будут вести при открытой двери, зная, что в доме находится посторонний человек.

Поэтому он стал не торопясь подниматься по ступенькам. Скрипнула первая, за ней вторая. Голоса в столовой затихли, а одна из лампочек в светильнике дрогнула и потухла, как свеча от сквозняка. Макар усмехнулся и покачал головой. «Экономит Шестакова на лампочках».

Третья ступенька, четвертая, пятая… Лампочка рядом с Илюшиным вспыхнула ярким напряженным светом – и погасла. Макар приостановился, и тут же погасла следующая. Теперь лестницу освещал единственный светильник – самый верхний, расположенный над последней ступенькой.

Илюшину показалось, что на дом неожиданно навалилась глухая тишина, проглотив все шорохи, голоса и стрекотание сверчков. Где-то на улице, в других домах люди пели, смеялись, разговаривали, плакали, здесь же они сидели по своим комнатам, молчали, и их молчание накапливалось, впитывалось в стены и ковры, просачивалось через шторы, растекалось по стеклам, создавая непреодолимую преграду для звуков извне. Остался лишь один звук – неприятное дребезжание спирали лампочки в горящем светильнике.

«В этом доме уже в который раз не вовремя гаснет свет, – с раздражением подумал Макар. – Надеюсь, мне удастся дойти до комнаты не в кромешной тьме?»

Илюшин сделал еще шаг, и лампочка наверху мигнула. Шаг – и вновь светильник потух на секунду и зажегся. После третьего шага Илюшина лестница окончательно погрузилась в темноту.

И тогда тишину прервал тонкий всхлип – то ли детский, то ли женский. Макар выругался сквозь зубы, быстро преодолел последние ступеньки, держась за перила, и ступил на ковер, оглядывая темный коридор. После визита к Борзых нервы его были взвинчены, и он вздрогнул, когда ближняя к нему дверь открылась и из нее показалась женская фигура.

– Макар Андреевич? – спросила Эля, вглядываясь в темноту. – Это вы?

Она пошарила на стене, нашла выключатель, и из комнаты упала широкая полоса желтого света. Макар всмотрелся в круглое лицо, но не обнаружил на нем и следа слез.

– У вас лампочки на лестнице перегорели, – поведал ей Илюшин. – Причем все сразу.

Эля проигнорировала замечание о лампочках. Она выскользнула из комнаты, запахнув плотнее полы синего байкового халатика из тех, что носят старушки в больницах, и полностью открыла дверь, чтобы люстра осветила коридор.