Гипнотизер - Ларс Кеплер (2017)

– Катастрофы делают нас другими. – У Симоне задрожал голос.

Шульман погладил ее руки:

– Значит, так и должно быть.

– Хотя мне не хочется становиться жестокой, – прошептала она.

Они стояли слишком близко друг к другу. Шульман осторожно поставил банку на стол.

– Эй… – сказал он и быстро поцеловал ее в губы.

Ноги у Симоне ослабели, колени задрожали. Его нежный голос, тепло его тела. Запах, идущий от мягкого пиджака, аромат сна и постельного белья, дивных трав. Симоне словно вспомнила чудесную нежность, когда его рука скользнула по ее щеке, погладила шею. Шульман смотрел на нее улыбающимися глазами. Бежать прочь из галереи больше не хотелось. Симоне понимала, что это всего лишь способ ненадолго забыть о тревоге, тяжко стучавшей в груди; пускай, сказала она себе. Ей просто хотелось, чтобы это продлилось еще немного, хотелось забыть обо всех ужасах. Губы Шульмана приблизились к ее рту, и на этот раз она ответила на поцелуй. Дыхание участилось, она быстро задышала носом. Почувствовала его ладони у себя на спине, на пояснице, на бедрах. Чувства нахлынули на нее, в лоне загорелся огонь – внезапное слепое желание принять его тело. Симоне испугалась силы инстинкта, подалась назад, надеясь, что Шульман не заметил ее возбуждения. Она провела рукой по губам и кашлянула; он отвернулся, торопливо поправляя одежду.

– Кто-нибудь может войти, – выдавила она.

– Что будем делать? – спросил Шульман, и Симоне услышала, как дрожит его голос.

Не отвечая, она подошла к нему и поцеловала еще раз. В голове больше не осталось мыслей, Симоне ласкала его кожу под одеждой и ощущала на своем теле его теплые руки. Он гладил ее поясницу, его ладони бродили у нее под одеждой; он провел рукой по ее трусам, почувствовал, как она намокла, застонал и прижал твердый пенис к ее лобку. Симоне подумала: мне хочется, чтобы мы занялись этим здесь – стоя у стены, у письменного стола, на полу, как будто ничто в мире не имеет значения, лишь бы на несколько минут избавиться от ужаса. Сердце быстро колотилось, колени дрожали. Симоне потащила Шульмана к стене, и когда он развел ей ноги, чтобы вторгнуться в нее, она зашептала – скорее, поторопись. В это мгновение послышался звон дверного колокольчика. Кто-то вошел в галерею. Скрипнул паркет, и они расцепили объятия.

– Поехали ко мне, – шепнул Шульман.

Она кивнула, чувствуя, что у нее красные щеки. Шульман потер губы и вышел из кабинета. Симоне подождала немного, опершись на стол и дрожа всем телом. Поправила одежду. Когда она вышла в галерею, Шульман уже стоял у входной двери.

– Приятного обеда, – сказала Ильва.

Симоне ощущала тревогу, когда они молча садились в такси и ехали на Мариагренд. Позвоню папе, поговорю и скажу, что мне необходимо уйти, думала Симоне. При одной только мысли о том, что она делает, ей стало плохо – от чувства вины, от страха и возбуждения.

Они поднялись по узкой лестнице и остановились на пятом этаже. Пока Шульман отпирал дверь, Симоне шарила в сумочке в поисках телефона.

– Я только позвоню папе, – уклончиво сказала она.

Шульман не ответил. Вошел в терракотовую прихожую и скрылся в коридоре.

Симоне осталась стоять в пальто, оглядывая темную прихожую. Фотографии покрывали стены, до самого потолка тянулась ниша с чучелами птиц. Шульман вернулся раньше, чем она успела набрать номер Кеннета.

– Симоне, – шепнул он, – не хочешь зайти?

Она покачала головой.

– Всего на минутку?

– Ладно.

Не снимая пальто, она пошла за Шульманом в гостиную.

– Мы взрослые люди, мы делаем что хотим, – сказал он и налил две рюмки коньяку.

Они чокнулись и выпили.

– Прекрасно, – тихо сказала Симоне.

Одну из стен полностью занимало окно. Симоне увидела медные крыши Сёдермальма и темную изнанку световой рекламы в виде тюбика зубной пасты.

Шульман подошел к ней сзади и обнял ее.