Нежные листья, ядовитые корни - Елена Михалкова (2015)

– Это все? – спросил Бабкин, словно уловив ее сомнения.

«Нет уж, рассказывать – так рассказывать целиком».

Но этот осколок врос слишком глубоко.

Вороная лошадь рысит в леваде, косит глазом, пробегая мимо. Над левадой простирает ветки старый тополь. Тысячи острых пахучих листиков вылупляются из почек. Солнце припекает спину, бежит лошадь, пахнет тополем, и лето размашисто шагает тебе навстречу. Лето, когда можно будет проводить в конюшне все свободное время, с утра до вечера. Силуэт лошади, запах тополя, тепло от солнца, предчувствие бесконечного счастья сливаются в одно непередаваемое ощущение огромной, бесконечной, прекрасной жизни, и Маша срывается с места, мчится вдоль ограды, как жеребенок, высоко подбрасывая руки и хохоча…

– Я в тот год исполнила свою мечту и записалась в школу верховой езды, – очень медленно выговорила Маша. – Количество мест было ограничено, тренеры неохотно брали девчонок. Но на меня согласились – может быть, потому, что я сама готова была хвататься за любую работу. Все конюшни драила, каждую лошадь могла скребком так отчистить, что у нее шкура блестела! Даже жеребца Топаза, которого все боялись.

– Я не знал, что ты занималась конным спортом, – удивленно сказал Бабкин.

– Занималась, – кивнула Маша. – Два месяца. У меня получалось. Я рвалась в конюшню каждую свободную минуту, просто с ума сходила по лошадям. А однажды я пришла…

Местная дворняга, Жук, гавкает, когда она пробегает мимо него. Со скамейки у входа в конюшню поднимается коренастый мужчина, тушит сигарету в жестяной банке. Здесь курить нельзя, но ему можно. Машет ладонью, разгоняя дым. Загораживает ей проход.

Зачем она все это помнит?

«Здравствуйте, Игорь Петрович!»

«До свиданья, Маша».

– Наш старший тренер, Колядников, вышел мне навстречу, развернул за плечи и подтолкнул обратно. Я даже не поняла, что происходит. Попробовала снова к нему подойти – а он то же самое делает. Как с собачонкой, которую гоняют от дверей. Когда я заплакала, он сказал, чтобы больше ноги моей на конюшнях не было. Что ему повторение гудасовской истории не нужно.

– Вот поганец! – процедил Бабкин.

– Я ему клялась, что не имею никакого отношения к анонимке… Но если Колядников что-то решал, переубедить его было невозможно. Он распорядился не пускать меня на конюшни и выкинул из группы.

– То есть поступил в точности как те люди, которые сделали выводы о Гудасове на основании слухов, – констатировал Макар.

Маша задумалась.

– Да, пожалуй. Но мне от этого было не легче. Знаешь, это смешно, но я поняла, что чувствовал Адам, когда его изгнали из рая. А ведь он даже яблоко не срывал.

Она заставила себя улыбнуться, но по сочувственному лицу Илюшина поняла, что делать этого не стоило.

Бабкин подсел к ней и обнял за плечи.

– Машка, почему же ты мне ничего не рассказывала? И почему мы с тобой до сих пор не нашли конно-спортивную секцию, их же полно в Москве!

Она благодарно потерлась носом об его плечо.

– Не нашли – потому что поздно, Сережа. Верховой езде надо было учиться вовремя. А самое главное, мне эти лошади жизненно необходимы были именно тогда. Они буквально спасали от всего: от несчастной любви, от ссор родителей, от страха, что я не поступлю в институт. Ты не представляешь, каким затурканным несчастным существом я была в старших классах. И внезапно нашлось место, где я чувствовала себя не прячущейся от жизни, а живущей! Счастливой! И вдруг все закончилось.

– А мне почему не рассказывала?

Маша высвободилась.

– Когда мы разводились с Игорем, он бросил в пылу ссоры, что я всегда действую втихую. И добавил: как в школе с бедолагой физруком. Я понятия не имела, что он знает о Гудасове! Я вообще никому никогда об этом не рассказывала! И когда он это выкрикнул… В общем, лучше бы он меня ударил.