Золушка и Дракон - Елена Михалкова (2011)

Здесь тоже оказались растения: снимки, рисунки, подклеенные к страницам, подробнейшие описания, занесенные в книгу ровным бисерным почерком.

Десятки, сотни видов! Многие, как показалось Сергею, повторялись, но он подумал, что, возможно, не улавливает разницы, которая была очевидна самому Валентину Петровичу.

Какое-то воспоминание шевельнулось в его памяти, когда он смотрел на описание хвоща полевого (Equisétum arvénse) и красавки обыкновенной (Atropa belladonna).

– Такое ощущение, что где-то это я уже видел…

Так и не вспомнив, что ему напоминают исследования Чайки, Бабкин отошел на шаг, оставив напарника рассматривать находку, и застыл.

– Сколько же здесь всего… – ошеломленно пробормотал он, обведя лучом ряд полок до самого потолка.

Книги, альбомы, гербарии, папки… Сняв наугад толстый том, Бабкин нашел внутри засушенные растения: многие истлели и крошились не от прикосновения, а лишь оттого, что он открывал страницу.

– Да, столько всего, – негромко подтвердил Илюшин, поднимаясь и откладывая альбом на стол. – И все зря. Дневниковые заметки, описание, даже его собственная классификация – и все впустую. Никому это не понадобилось.

Они на скорую руку просмотрели альбомы. Пальцы у Сергея стали серо-коричневыми от пыли, как крылья ночной бабочки. Свет фонаря добавлял желтизны страницам, и высохшие растения казались скелетиками, похороненными среди них.

– Пахнет мертвечиной, – поморщился Бабкин.

– Мышами пахнет. Смотри-ка, Чайка, оказывается, и фотографировал!

В руках Илюшин держал открытый альбом с выцветшими снимками. Вереск, бузина, ландыши, лесная фиалка… Фотографии не приклеены, а бережно вставлены в «уголки», обведены от руки фигурными рамками, проложены тонкими листами.

– Странно… Никакой закономерности с точки зрения биолога не вижу, – пожал он плечами, пролистав до конца. – Разве что здесь собраны одни цветы. Похоже, к Чайке в руки просто попал фотоаппарат, и он снимал всякую красоту без разбора. Нет, здесь для нас ничего интересного нет…

Вторая комната и вовсе оказалась пуста: кроме пары старых стульев да узкого шкафа без полок в ней ничего не было.

– Соседи постарались, – предположил Сергей. – Или художник.

– Чайка мог и сам все выкинуть или продать.

– Вряд ли кто-то польстился бы на такую рухлядь…

Бабкин пренебрежительно пнул старый стул, и тот не упал, а сложился: ножки разъехались, сиденье опустилось вниз, а спинка отвалилась. В воздух поднялась туча пыли, заиграла в луче фонаря.

– Тише, – предостерег Макар. – Не круши хозяйскую мебель, вандал.

– Не думал, что он развалится. Слушай, давай выбираться отсюда, а?

– Подожди.

Макар огляделся. Пустые стены, отваливающиеся обои, за которыми скребутся жуки и мыши…

– Ладно, – со вздохом согласился он. – Можем уходить. Где-то я ошибся. Кроме его научных изысканий здесь ничего нет.

Бабкин видел, что Илюшин обескуражен. Не расстроен, не огорчен, а именно обескуражен.

– Постой, – позвал он, когда Макар уже вышел из комнаты.

Илюшин обернулся, посветил на Сергея фонариком:

– Ты чего?

Тот помолчал, собираясь с мыслями. В отличие от него, привыкшего все планировать и просчитывать, Макар Илюшин отличался склонностью к спонтанным решениям, основанным на голой интуиции. Но его попадания были точны, а чутье не раз приводило их с Сергеем к цели. Бабкин признавал, что Илюшин обладает каким-то непостижимым для него качеством, сродни умению птиц ориентироваться в полете на сотни километров.

Если он был уверен, что отгадку к делу Черниковой нужно искать в доме Валентина Чайки, значит, здесь должно было что-то найтись.

Пользуясь этой несколько извращенной логикой, Сергей вдруг сообразил очень простую вещь.

– А где комната? – спросил он, точно проснувшись.

– Какая еще комната?