Спящий - Павел Корнев (2016)

– Вы должны передать мое сообщение поверенному!

– Единственное, что я должен, – перебил меня врач, – это осмотреть раны и скорректировать курс лечения. Только и всего! Все остальное вам предстоит обговорить с заведующим отделением!

– Так позовите его! – сорвался я на крик.

– Профессор осмотрит вас, как только у него появится свободное время, – объявил медик и распахнул дверь, позволяя санитару закатить в палату тележку с хирургическими инструментами, бутылочками с лечебными растворами и мотками бинтов.

– Я хочу видеть профессора немедленно! – потребовал я, срываясь на крик. – Прямо сейчас! Ясно вам?!

– Всему свое время, – отрезал медик, взял железную кружку и поднес к моим губам: – Пейте! Вы должны выпить это!

– Что это?

– Пейте!

Сложно сопротивляться, когда не чувствуешь собственного тела. Санитар слегка приподнял мою голову, и волей-неволей пришлось глотать влитую врачом горькую микстуру. Плеваться и давиться из одного только желания показать собственную независимость я не стал. Лишь пожалел с какой-то нечеловеческой даже тоской об утраченной возможности оборачиваться зверем.

Впрочем, в этом случае серебряные пули прикончили бы меня прямо на мосту…

В лекарство был добавлен какой-то наркотический препарат; очень скоро накатило ватное оцепенение и нестерпимо захотелось спать. Наверное, это было и к лучшему: санитар себя долгим отмачиванием бинтов не утруждал, и, оставайся я в сознании, перевязка стала бы сущей пыткой…

Очнулся я с головной болью и лихорадочным сердцебиением. Во рту пересохло настолько, что едва ворочался распухший язык. И, ко всему прочему, очнулся я полностью дезориентированным в пространстве и времени.

Не знаю – где, понятия не имею – когда.

Что за больница и как долго я в ней нахожусь?

И выяснить это было не у кого. Да и смогу ли выдавить из себя хоть слово?

А если паралич распространится выше и затронет речевой аппарат?!

Мысль эта пронзила смертельным ужасом, я глубоко задышал, потом расплылся в механической улыбке и почувствовал, как лопнула пересохшая губа.

Так себе утешение, но, по крайней мере, собственной мимикой я еще владел.

После этого я попытался согнуть пальцы правой руки и неожиданно легко сделал это.

В изумлении приподнял голову, посмотрел на кисть и досадливо выругался: все пальцы до единого оказались разжаты. И, сколько ни пытался ими пошевелить, ничего из этого так и не вышло.

Вновь с головой захлестнула волна липкого колючего страха.

Беспомощность – это ужасно. Ты целиком и полностью зависишь от других людей и никогда не знаешь наперед, как они решат с тобой поступить.

Меня затрясло, и тотчас послышался легкий шорох, будто кто-то легонько поскребся в дверь. Кто-то с длинными острыми когтями и очень-очень голодный. Дверь дрогнула, скрипнула и вдруг толчком распахнулась.

Сердце сжалось, на висках выступил пот, но уже миг спустя накатило несказанное облегчение. Это не мой талант сиятельного сорвался с цепи, а просто наступило время перевязки и пришли санитары.

На этот раз их было двое: знакомый уже бугай с обезьяньими длинными руками и новенький – морковно-рыжий и с бугристым лицом, по форме напоминавшим орех кокоса.

Мне смочили губы и дали напиться, а потом в четыре руки аккуратно и вместе с тем уверенно переложили с койки на каталку.

– Тяжелый! – удивился рыжий.

– Усохнет, – со знанием дела ответил бугай.

Меня от этих слов откровенно покоробило.

– Куда? – спросил я. – Куда вы меня везете?!

– К патрону, – ответил санитар, вероятно имея в виду профессора.

Парни выкатили каталку с безбожно скрипящим колесиком в длинный темный коридор, и я приподнял голову, желая разглядеть обстановку, но смотреть оказалось не на что. Голая штукатурка стен, запертые двери, зарешеченные окошки под потолком.

Полная неопределенность.