Клеймо - Сесилия Ахерн (2016)

Она вышла, и вернулся Кэррик в сопровождении Фунара – несся так, словно ему не терпелось оказаться в камере. На меня он глянул с тревогой. Глаза расширились – черные глаза, испуганные, потерянные. Он вошел в камеру и сразу к той стеклянной стене между нами. Мне припомнился первый день, когда он поворачивался ко мне спиной, а теперь он распластал по стеклу свою левую ладонь.

Я не сразу поняла, что это значит, но он не убирал руку, и постепенно до меня дошло. Я тоже подошла к стене и прижала к холодному стеклу правую ладонь, точно напротив его. Моя рука рядом с его – точно кукольная, а разделяющее нас стекло – единственное, что нас объединяло. Я уткнулась лбом в стекло, и его рука поднялась к моему лицу, потом отодвинулась. Он ударил по стене.

Долго ли мы так простояли? Не знаю. Потом я заплакала. Поговорить мы так и не поговорили.

13

«Чистое», за которым сбегала Тина, это кроваво-красная сорочка вроде больничной рубахи: сзади она подвязана, а спереди глубокий вырез, обнажающий грудь для Клейма. Одежда для камеры Клеймения. Я узнаю ее – такая была и на том мужчине, который кричал, когда его жгли раскаленным железом, а нас с Кэрриком заставили слушать.

Кэррик судорожно двигает челюстью, наблюдая, как я принимаю из рук Тины рубаху, глаза его разливаются глубокими лужицами нефти. Теперь он не отворачивается от меня, не смотрит саркастически и пренебрежительно. Он весь сосредоточен на мне, он преисполнен уважения. Нигде не скрыться от его взгляда. Я ушла переодеваться, а вернувшись, увидела, что его камера разгромлена в хлам, Барк повалил его на пол и еле удерживает. Так он отреагировал на мое несчастье, тем более что и ему ничего доброго этот приговор не предвещает. Попрощаться нам не позволили, я даже не увидела его лица, Барк закрывал его своим коленом, прижимал щекой к полу, затылком ко мне. Все наше общение – без слов, да и зачем нам слова? Скоро и на него наденут такую же рубаху, и он пройдет тот же путь, что и я.

Перед Клеймением меня завели в небольшую камеру, и Тина вместе с Джун перечитали со мной все информационные брошюры: как проходит сам процесс, что я почувствую – вроде бы ничего, поскольку мне введут обезболивающее, – и как потом лечить ожоги. Мне всучили множество брошюр о дальнейшем лечении, работе с психологом, с телефонами горячих линий, и на каждой странице – изображение Клейма. Велели подписать какие-то бумаги, я приняла на себя полную ответственность за все, что со мной произойдет, не буду иметь претензий к Трибуналу в случае каких-то осложнений или если что-то пойдет не так во время Клеймения. Все обсуждается спокойно, по-медицински, словно я пришла к пластическому хирургу подправить нос.

Выйдя из этой предварительной камеры в длинный узкий коридор на подступах к камере Клеймения, я увидела Кэррика на той самой скамье, где мы сидели накануне. Фунар сторожит его, Фунар с подлой усмешечкой – рад и моей беде и тому, что Кэррика заставят все это видеть и слышать. Кэррик услышит, как я буду орать. Мои родные услышат. Я точно буду вопить.

Нет. Не допущу такого. Не позволю так себя унизить. Нет, я не буду кричать.

Впервые я ощутила это в себе – вызов, нежелание покориться. Тогда, в автобусе, мною двигало сострадание, в суде я призналась из чувства вины, отнюдь не из бравады, но сейчас нахлынул гнев, и я готова бросить им вызов.

Мы встречаемся взглядами, Кэррик смотрит твердо, и его отвага передается мне.

– Я тебя отыщу, – вдруг говорит он сильным, глубоким голосом. Надо же, заговорил.