Клеймо - Сесилия Ахерн (2016)

В конторе кладбища имеется список покойников и перечень их провинностей. Все та же концепция: Клеймо сопутствует тебе и в смерти, от него не уйдешь. Но мне не пришлось обращаться в контору и рыться в журналах, могила Клейтона Берна бросалась в глаза. Она выглядела как место упокоения мученика: десятки свежих букетов, ароматические свечи, дары человеку, погибшему столь трагически. Его могила стала местом паломничества для Заклейменных, они стекались сюда в надежде, что смерть Клейтона что-то изменит, общество повернется к ним лицом. Я поняла это, прочитав оставленные на могиле карточки и записки. Приходили и другие – те, для кого его смерть стала подтверждением, что мы все обречены и надежды нет. Они клали черные розы и ставили черные свечи на другой половине участка. Я смотрела на свежие яркие цветы и на черные, на знаки отчаяния и на знаки надежды, и не могла решить, на чьей я стороне.

Я присела возле могилы и зажгла две свечи, и черную, и белую. И я заплакала о его злосчастье и о моем.

20

Я открыла дверь своего дома и застала корреспондентов врасплох. Один фотограф так и замер, не донеся бутерброд до рта. Впервые я вышла через эту дверь, а так и уходила и приходила через гараж, а там прямиком в машину. Даже после визита на могилу Клейтона я позвонила маме и попросила забрать меня. Она была вне себя от тревоги и гнева, но, когда приехала за мной на кладбище, повела себя мягко и сочувственно: она понимала, что мне эта вылазка была необходима. Я продолжала прятаться от осаждавшей наш дом прессы. Хотя я пробиралась через гараж, это не мешало операторам тыкать камерами нам в окна, но хотя бы не прямо мне под юбку в тот момент, когда я вылезаю из машины, – маму и Джунипер они изо всех сил пытались застать в тот момент, когда оголится нога или колени чересчур широко разойдутся.

Маму почти каждый день показывали в интернет-новостях. Смотреть на нее – одно удовольствие, разваливаться она себе не позволяет, так что новостники приходят снова и снова, каждый день по косточкам разбирают ее гардероб, под каждой фотографией подпись: Саммер Норт «демонстрирует» свои длинные ноги, «демонстрирует» свое изящное тело. Конечно, для медийщиков «демонстрирует» и даже «выставляет напоказ» – всего лишь синонимы «у нее есть». Они рассуждают о ее «облегающей» и «обтягивающей» одежде, но стоит ей надеть свободный брючный костюм, как они пишут, что она «закуталась», словно ей стыдно.

Изумленная пауза, журналисты таращатся на меня, а я воспользовалась преимуществом внезапности и зашагала по подъездной дорожке. Наконец они вспомнили, зачем собрались перед нашим домом, похватали камеры и микрофоны и ринулись в погоню. Я успела перейти на другую сторону, но тут они меня настигли, окружили, не поймешь, куда ступить, вспышки слепят глаза, дорогу мне преградили. Они тычут в меня камерами, толкаясь, распихивая друг друга, чтобы подобраться поближе. Мне приходится протискиваться между ними, делая вид, будто их нет. Кто-то кричит: «Не напирайте на нее», а какой-то мужчина просит, чтобы я послала ему воздушный поцелуй. Я стараюсь не реагировать, знаю, что они караулят каждое мое движение. Я упираюсь взглядом себе под ноги, понимая, что, если передо мной кто-нибудь споткнется, упаду и я. Я прохожу в сад Тиндеров мимо таблички «Продается», и корреспонденты вынуждены отстать: это частная территория. Я прохожу по дорожке прямо к дому и звоню в дверь.

Мне открыл Боб Тиндер. За считаные недели он сильно постарел. Седой. Измученный. Глянув на толпу журналистов у ворот, он поспешно впустил меня в дом. Я прямо-таки слышу, как они разочарованно вздыхают, когда за мной закрывается дверь.

– Селестина, – сказал он. Вовсе не рад видеть меня, тем более когда я привела к его дверям эту свору. – Колин дома нет.

– Я не к ней. – Он, видимо, и не помнит, что мы с ней никогда особо не дружили. – Я на урок музыки.

Он нахмурился.

– Четверг, – напоминаю я. – По четвергам у меня урок.