Моя любимая свекровь - Салли Хэпворс (2019)

– Диана сказала, что намерена сообщить вам об изменениях, но они были сделаны так недавно, что ей, вероятно, не представилась возможность.

Я чувствую, как у меня за спиной Олли переступает с ноги на ногу, и резко к нему оборачиваюсь.

– Погодите-ка. Благотворительная организация Дианы становится бенефициаром?.. – начинает Олли.

– Всего. – Джерард поднимает глаза, встречаясь с каждым из нас взглядом из-под густых седых бровей. Этот взгляд говорит мне, что тут нет никакой шутки, никакого недоразумения, никакой путаницы. – К ней отходят дома, машины, портфель акций, наличные.

Нетти резко втягивает в себя воздух. Патрик поднимается на ноги. Олли склоняет голову набок и слегка прищуривается, как бывает, когда Эди пытается ему что-то сказать, а он ее не понимает. Мы все оглядываемся по сторонам и впервые с тех пор, как пришли, встречаемся друг с другом взглядами. Проходит несколько секунд. Но никто не открывает рта.

25

ЛЮСИ

ПРОШЛОЕ…

Двое детей пристегнуты в детских креслах на заднем сиденье машины, один (Харриет) плачет, другой (Арчи) пытается засунуть виноградину себе в нос. Мы торчим на запруженной кольцевой развязке, пока женщина в черном внедорожнике перед нами отдает через окно теннисную ракетку своему угрюмому сыну-подростку, а затем заводит с ним разговор, не обращая внимания на растущую череду автомобилей позади нее.

Харриет испускает новый – с руладами! – вопль.

Такого рода ситуация – обычное дело в районе Дианы. Мы как раз едем туда: по вторникам я вожу детей к ней домой к десяти, они остаются до двух, когда я забираю их снова. Харриет уже шесть месяцев, и, хотя я ненавижу весь процесс (пристегивание обоих детей в машине, двадцать минут езды до дома Дианы и обратный путь несколько часов спустя), я не настолько упряма, чтобы отказаться от бесплатной няни. Даже если в ее роли – моя несносная свекровь.

– Арчи, можешь вставить соску Харриет? – говорю я, глянув в зеркало заднего вида. Ее соска – у него во рту, а виноградины нигде не видно. – Что случилось с виноградом?

– Я его съел, – говорит он, вынимая соску и запихивая ей прямо в рот.

Я стараюсь не думать о том, что у него насморк и что простуду он наверняка передаст Харриет. Толику утешения доставляет то, что она сразу перестает плакать.

– Мы уже приехали к Дидо?

– Почти, – отвечаю я, и он успокаивается.

Как бы меня это ни раздражало, он любит свою бабушку. Она на свой манер с ним ладит. Она не восхищается его творениями на бумаге или из глины и не умоляет обнять ее, но она делает другие вещи, которые, кажется, высоко ценятся детьми… например, смотрит прямо в глаза, подначивает и бросает вызов, выключает телевизор и с ним играет. И, конечно, на кухонном столе стоит банка шоколадного печенья, которая всегда полна, когда он приходит, и пуста, когда уходит.

Без нескольких минут десять я сворачиваю на гравиевую подъездную дорожку к дому Дианы и Тома (которую ненавижу, потому что Арчи набивает гравием карманы, а потом камешки валяются у меня по всему дому). У входной двери припаркован потрепанный желтый «Вольво», принадлежащий, вероятно, какой-нибудь уборщице. Припарковавшись позади него, я вытаскиваю детское сиденье Харриет из машины. Арчи сам отстегивается и выпрыгивает из машины, тут же хватая пригоршню камешков. Я поднимаюсь по ступенькам и ставлю коляску на лестничную площадку. Входная дверь приоткрыта, и откуда-то рядом доносится незнакомый мужской голос.

– У нас в Афганистане есть выражение: в муравейнике роса – наводнение. Это значит, малая неудача – далеко не мелочь для того, кто нуждается. Я подавал заявку на множество вакансий, и каждый раз – никакого ответа. То, что вы сделали, не мелочь. Это очень важно.

– Том говорит, вы отлично справляетесь, – отвечает ему голос Дианы.

– Том очень добр. А я не настолько добрый. Я был груб с вами. Простите меня.