Лед - Бернар Миньер (2012)

— А при чем тут конь Ломбара?

Сервас помедлил с ответом.

— Если исходить из гипотезы мести, то можно предположить, что все эти люди, то есть жертвы, совершили нечто очень мерзкое. — Он почти слово в слово повторил слова Александры. — Действовали они заодно. До Ломбара убийцы просто не могли добраться, потому и взялись за коня.

Вильмер внезапно побледнел и начал:

— Не говорите мне, что вы подозреваете Эрика Ломбара в…

— В сексуальном насилии, — помог ему выговорить Сервас, понимая, что заходит слишком далеко.

Однако страх, отразившийся в глазах патрона, подействовал на него как возбуждающее средство.

— Нет, на данный момент об этом речи не идет. Но между ним и другими прослеживается явная связь, и она ставит его в один ряд с жертвами.

По крайней мере одного он добился: заткнул рот Вильмеру.

Выйдя из здания, Сервас отправился в старый центр города. Домой идти не хотелось. Ему надо было избавиться от напряжения и раздражения, которые у него вызывали типы вроде Вильмера. Моросило, а зонта он не взял, но этот дождик был сейчас как благословение. Сервасу казалось, что его отмывают от грязи, налипшей на него за все эти дни.

Ноги безотчетно принесли его на улицу Тор, и он оказался перед ярко освещенной стеклянной дверью картинной галереи, которой заведовала Шарлен, жена его заместителя. Узкое двухуровневое помещение галереи уходило вглубь, и его современный белый интерьер был хорошо виден с улицы, резко контрастируя с соседними старинными фасадами из розового кирпича. Внутри толпился народ. Вернисаж. Сервас уже собрался уйти, как вдруг увидел, что со второго этажа ему машет рукой Шарлен Эсперандье. Он неохотно вошел. Вода стекала с него ручьями и оставляла мокрые следы на светлом паркете, привлекая взгляды посетителей. Сервас был чужаком среди этих людей, поощрявших неординарность, современность и широту взглядов. По крайней мере, им так казалось. Да, с виду они все были современны и открыты новому, а что у них внутри? Сервас подумал, что один конформизм гоняется там за другим. Мартен шел к винтовой лестнице в глубине зала, и глаза ему слепила белизна стен в ярком свете прожекторов. Он уже поставил ногу на первую ступеньку, как вдруг его поразила большая картина, висящая на стене.

Строго говоря, это была не картина, а фотография метра четыре высотой, выполненная в блекло-голубых тонах.

Огромное распятие, за крестом угадывается грозовое небо, клубящиеся тучи то и дело прорезают разряды молний. Вместо Христа на кресте беременная женщина. Голова ее склонилась набок, по щекам катятся кровавые слезы. Из-под тернового венка над посиневшим лбом тоже стекают капли ярко-красной крови. Ее не только распяли, но и вырвали груди. Вместо них на теле два кроваво-красных пятна. Глаза у женщины, как катарактой, затянуты полупрозрачной белой пленкой.

Сервас отпрянул. Какому безумцу пришла в голову мысль создать такой реальный и невыносимо жестокий образ?

Откуда берется это любование жестокостью? Откуда такое обилие жути на телеэкранах, в кино, в книгах? Что это? Оберег от страха? Почти все художники соприкасаются с насилием абстрактно, опосредованно, иными словами, они ничего о нем не знают. Интересно, а если бы сыщики, которые ежедневно наблюдают невыносимые картины преступлений, пожарные, смывающие кровь с улиц после дорожных происшествий, или магистраты, день за днем ведущие расследования, вдруг взялись бы за кисти и резец, что у них получилось бы? То же самое или что-нибудь совсем другое?

Когда он поднимался по лестнице, ступени тяжело вибрировали под его шагами. Шарлен болтала с каким-то седовласым человеком, одетым в элегантный, прекрасно сшитый костюм. Увидев Серваса, она прервала разговор, помахала ему рукой и представила мужчин друг другу. Сервас понял, что седовласый банкир был одним из лучших клиентов галереи.