Ночь длиною в жизнь - Ночь длиною в жизнь (2012)

Па набрал воздуху, намереваясь врезать мне от всей души, но так зашелся в кашле, что чуть не рухнул с крыльца. Я обалдел от происходящего: целых десять минут я нарывался на удар в морду и только сейчас сообразил, что выбрал соперника не по размерам. Пожалуй, еще три минуты поблизости от этого дома — и я свихнусь окончательно.

— Держи! — Я протянул ему еще одну сигарету. Па говорить не мог, но сигарету взял трясущейся рукой. — Наслаждайся, — добавил я и ушел.

Наверху Святоша Томми снова организовал пение. Вечер дошел до той стадии, когда «Гиннесс» сменяют крепкие напитки и люди начинают воевать с Британией. «Волынка молчит, и не стучит на заре барабан боевой; поднимет нас он — колокольный звон в тумане над Лиффи-рекой»…

Шай исчез. Между прочим, Линды Дуайер тоже нигде не было видно. Кармела оперлась о бок дивана и мурлыкала про себя, одной рукой обнимая дремлющую Донну, а другую положив на мамино плечо.

— Па во дворе, — тихо сказал я на ухо Кармеле. — Присмотри за ним, а? Мне пора.

Кармела повернула голову, но я приложил палец к губам и кивнул на маму.

— Ш-ш-ш. Увидимся. Обещаю.

Я вышел, прежде чем хоть кто-то нашелся что сказать. На темной улице горело только окно в доме Дейли и еще одно — в квартире волосатых студентов; все остальные обитатели Фейтфул-плейс или спали, или сидели у нас. Нестареющий голос Святоши Томми доносился через освещенное окно нашей гостиной: «И пока домой ехал сам не свой, грызла сердце мое беда: ведь, в конце концов, этих храбрецов не увижу уже никогда»…

Голос следовал за мной, пока я шел по Фейтфул-плейс, и, даже повернув на Смитс-роуд, я слышал сквозь шум проносящихся машин, как Святоша Томми выплескивает душу.

13

Я сел в машину и поехал в Долки. На темной и пугающе тихой улице в этот поздний час все уже спали, заботливо подоткнув атласные простыни. Я припарковался под изящным деревом и какое-то время сидел, глядя на окно спальни Холли и вспоминая ночи, когда я поздно возвращался с работы в этот дом, парковался на подъездной дорожке как положено и бесшумно поворачивал ключ в замке. Оливия обычно оставляла мне что-нибудь на барной стойке: впечатляющие бутерброды, записочки — и то, что нарисовала днем Холли. Я ел бутерброды у стойки, рассматривал рисунки при свете, лившемся в окно кухни, и слушал звуки в доме, укутанном тишиной: гудение холодильника, ветер по карнизам, легкое дыхание моих девочек. Потом я писал что-нибудь для Холли (ребенку полезно тренировать навыки чтения: «Привет, Холли, очень, очень хороший тигр! Нарисуй мне сегодня медведя. Обожаю, папа») и целовал ее на ночь по дороге в спальню. Во сне Холли, раскинувшись на кровати, захватывала все возможное пространство. Лив тогда спала, свернувшись клубком, освободив место для меня. Когда я ложился, она что-то бормотала, прижималась ко мне спиной и неловко тянула к себе мою руку — мол, обними.

Я решил позвонить на мобильный Оливии, чтобы не будить Холли. Когда три раза подряд включилась голосовая почта, я перезвонил на домашний.

Оливия взяла трубку с первого звонка.

— Ну что, Фрэнк?

— Мой брат умер, — сказал я.

Молчание.

— Мой брат Кевин. Его труп нашли сегодня утром.

Через мгновение загорелась лампа в спальне у кровати.

— Боже, Фрэнк! Но как же… Как он…

— Я под окном. Пустишь меня?

Снова молчание.

— Я не знаю, куда мне еще идти, Лив.

— Подожди. — Оливия вздохнула и повесила трубку. За шторами спальни мелькнула тень — накинула халат, пригладила волосы.

Оливия появилась на пороге в стареньком белом халате, из-под которого выглядывала синяя ночнушка; значит, я не вырвал ее из жарких любовных объятий Мотти. Оливия приложила палец к губам и ухитрилась отвести меня на кухню, даже не притронувшись.

— Что произошло?

— В конце нашей улицы есть полуразрушенный дом. Тот же самый, где мы нашли Рози.