Джон - Вероника Мелан (2015)

– Легко, – на лице Дрейка отразилось удивление. – Давай я тебе кое-что поясню для начала. Помнишь, как-то я говорил о том, что, как только ты начинаешь заниматься прощением и, значит, «слышать» собственное тело, тело моментально реагирует на это? Нет, я не имею в виду выздоровлением, хотя и этим тоже, – но реагирует, как светофор? Выдает тебе все сигналы о когда-либо накопленных стрессах – ведь ты же теперь слышишь? А если слышишь, значит, можешь помочь ему от негативной энергии избавиться? Конечно, оно выдает тебе все подряд – боли во всех частях, воспалениях различного рода, хвори – как бы говоря: «Видишь? И вот тут болит – разберись. И еще вот тут – давай отпустим тоже. И тут…»

– Короче, проще было не начинать, – смеясь, подвела я итог. – Жил себе – не тужил, а как только начал прощать, сразу стал инвалидом, у которого все резко заболело.

– Не совсем так. Если тело поймет, что ты ленишься и помогать ему не хочешь, оно вновь спрячет все сигналы и болячки внутрь. Вот только достать их после этого будет сложнее, чем в первый раз. Оно ведь тебе тоже верит, тоже открывается перед тобой.

– Поняла тебя и больше не сетую. Так как – пояснишь мне насчет моего отца и тот факт, откуда у меня вдруг взялась униженность?

– Конечно, без проблем.

И человек на экране улыбнулся.

– Давай я задам тебе несколько простых вопросов, ладно?

– Задавай.

– Скажи, Ди, твой отец носил тебя в детстве на руках? Прижимал к себе? Читал на ночь сказки?

– Я не помню.

– А он учил тебя читать и писать? Водил в бассейн? Рассказывал тебе об окружающем мире?

– Я не помню, потому что он…

Дрейк меня будто не слышал:

– Помогал тебе задувать свечи на торте в твой день рождения?

– … умер, когда я была маленькой.

Никакой реакции.

– Он водил тебя на танцы, забирал с них, укладывал спать, подтыкал одеяло в заботе о том, чтобы тебе было тепло?

– Он…

– Ходил разбираться за твои проделки в школу к директорам, обещал наказать обидчиков, если те дразнили, заступался, когда это было нужно?

– …умер.

– Выбирал тебе одежду, возил на природу, учил тому, что знал сам? Водил тебя в зоопарк, кормил тебя мороженым? Был самым лучшим отцом на свете?

Я обиженно молчала. Но Дрейку было наплевать на мою реакцию – если он брался резать по живому, то делал это твердой рукой.

– А ведь он мог бы все это делать, правда? Если бы не умер. Если бы не был тем засранцем, который почему-то ушел так рано, который взял и оставил тебя в одиночестве. Который мог бы помогать, заботиться, любить, но не делал этого, потому что «почему-то» умер. Почему умер? Зачем умер? Не мог, что ли, выжить? Не мог сделать так, чтобы остаться с любимой дочерью и стать ей примером и поддержкой? Не мог изменить собственную судьбу, слабак? Нет, он не стал тебе ни примером, ни поддержкой – вообще никем не стал. Не протянул заботливую руку, не находился рядом, когда мог бы, не делал того, что мог бы сделать. Он бросил. Бросил! БРОСИЛ! Скажи, нет здесь униженности?

Я на Дрейка больше не смотрела – я смотрела в пол.

Тяжело, противно и весьма больно, потому как была в прозвучавших словах правда. Не явная, но скрытая, еще не осознанная и не прочувствованная. Но она там была.