Джон - Вероника Мелан (2015)

– Верю, – вдруг неожиданно жестко ответила я. – Стань ты самой худшей ученицей этого мира, и я все равно буду тебя любить.

– Ну да, как же…

– И можешь ни разу больше не наложить макияж и не сделать прическу – ты не станешь для меня хуже. Я буду. Тебя. Любить.

– Да не ври ты мне! – взвизгнул образ.

– И пусть кто угодно думает, что ты – иждивенец, сраный мигрант в этом мире, – но я-то знаю, что ты самый лучший человек. ЗНАЮ. Ты в любом мире была бы самой лучшей!

У нее дрожал подбородок. Она не верила мне – не могла, боялась. Что это все пустое, что все – слова, что стоит попробовать перестать выкладываться, изнашивать себя, как и прежде, на двести процентов, и любовь к самой себе потеряется, исчезнет. Оказывается, это очень страшно – бояться, что перестанешь любить себя сам. Едва ли есть что-то страшнее.

– Я буду плохая, – шептала Динка-двойник, а по ее щекам покатились слезы. – Я ведь тогда не буду соответствовать ожиданиям…

– Давай простим это чувство вины…

– Я буду плохая, – она меня не слышала – она боялась до дрожи в конечностях, до паники.

– Не будешь. Ты никогда не будешь для меня плохой, слышишь? Даже если вот разом перестанешь делать что-либо хорошее, нужное или важное, если вообще ни разу в жизни никогда никому не поможешь. Я всегда буду любить тебя, понимаешь? Всегда. Я обещаю.

– Плохая, плохая, плохая… Боюсь… Как страшно…

Теперь она лежала на полу и дрожала. Корчилась на нем, каталась, дергалась в судорогах, страдала от наличия в себе негативной энергии, а я сидела рядом, гладила ее по спине и как заведенная шептала: «Я прощаю себя. Прощаю себе это огромное чувство вины, которое впитала за годы, которое взрастила до состояния паники, но все это время давила в себе… Я прощаю…»

Я просила прощения у чувства вины за то, что долго не отпускала его на свободу, когда оно на деле не желало мне зла и явилось лишь для того, чтобы научить меня не быть виноватой. И оно – это чувство вины – хотело домой, хотело уйти на свободу, – я отпускала. Я прощала саму себя, хоть это и было тяжело, за извечное принуждение – за то, что все мое хорошее вдруг обернулось плохим, ибо я давным-давно перестала совершать это из радости и превратила все в чувство долга.

Господи прости, я была дурой…

А еще я просила прощения у тела. За то, что оно все это время, не имея возможности сказать ни слова, страдало, болело и пыталось вывести эту боль через спину. Сигнализировало мне, ждало, чтобы его услышали, терпело молча.

– Прости меня, тело. Нет еще во мне той рассудительности, которая, возможно, когда-нибудь придет. Я очень часто бываю глупой, ты прости, если можешь, ладно?

Не знаю, сколько прошло времени и излечилась ли моя спина, – в этот раз я действительно работала не ради верхушки айсберга (да и не помогло бы – о, великая Формула!), а ради его основания, – но когда я открыла глаза, мой чай окончательно остыл, официантка поглядывала на меня встревоженно, а парочка у окна исчезла.

Ощущая себя странно – отвалившейся от времени и пространства и будто бы прошедшей через пару кругов очистительного огня, – я потянулась к сумочке и достала кошелек – пора расплатиться и пойти подышать.

Я это сделала.

Умело или нет, но я себя простила. И теперь чувствовала себя намного лучше, потому что Динка-двойник, до того бившаяся в судорогах на полу, в какой-то момент затихла, выпихнула из себя, наконец, черное облако, превратилась в чистый сияющий силуэт, а после обняла меня и полностью растворилась.

У меня вышло.

Если не все, то хотя бы что-то.