Тебе, с любовью… - Бриджид Кеммерер (2018)

Чтобы ты понял, каково мне сейчас, скажу тебе, что я семь раз удаляла и снова печатала вышестоящее предложение.

Теперь уже восемь.

Мне приходится заставлять себя печатать дальше.

Я лгала своей маме.

Ее письма были полны великими приключениями и свершениями. Она рассказывала мне о военачальниках, мирных договорах, баллистических ракетах, столкновениях со смертью. В ее письмах не было фальши – доказательством этого служили ее фотографии. «На этой неделе Иэн посылает меня в Малайзию», – писала она. Или: «Я задержусь еще на несколько дней в Иране. Иэн хочет, чтобы я попробовала заснять протестующих». Иэн – это ее редактор. Иногда меня так и подмывало спросить: не может ли Иэн отправить ее в командировку домой?

Поэтому я ее обманывала. Говорила, что городской совет выдвинул мою фотографию на соискание награды. Или что я написала для школьной газеты статью, для которой пришлось провести целое расследование. В общем, всячески пыталась привлечь ее внимание.

Она хвалила меня, но я умела читать между строк. Для нее вся моя возня была бессмысленной. И сейчас, оглядываясь назад, я тоже считаю ее таковой. Я даже солгать интересно не умела. Я жалею, что не говорила ей правду. Я жалею, что писала ей письма, которые шли неделями, а не звонила. Я жалею, что не рассказывала, как сильно скучаю по ней и что ее присутствие дома, пусть даже кратковременное, для меня важнее всех Пулитцеровских премий в мире.

Наверное, именно поэтому я написала маме так много писем после ее смерти. Я бы отдала все на свете за то, чтобы поделиться с ней сейчас чем-то искренним. Чем угодно. Поэтому поговори со своей мамой. Скажи ей, что у тебя на сердце. И отчитайся!

Если бы я мог это сделать!

Когда я уходил в школу, мама была еще в больнице. Ночевал я у Рэва. Мне, конечно, не тяжко и вовсе не неприятно, но в семнадцать лет я спокойно могу оставаться ночью дома один. А тут приходится спать на чужом диване, потому что меня, видишь ли, боятся «подпускать к спичкам».

С другой стороны, учитывая душевное состояние, в котором я находился после отъезда из больницы, может, мне действительно лучше было переночевать у Рэва.

Однако сон по разным причинам решил обойти меня стороной. Общение с Джульеттой стоило того. Планирование с сонным Рэвом, как я отсоединю топливопровод в машине Алана, – стоило того. Крики Бейбидолл в четыре утра – не стоили того. Переживания по поводу того, что мама воссоздает семью без меня, – не стоили того.

Этим утром я ползаю по школе как сонная муха. Когда я добираюсь до класса литературы, миссис Хиллард собирает у учеников листы с письменными работами. Сдав задания, те проходят в кабинет. Я не выполнил задание, потому что даже не взглянул на стихотворение, которое она дала мне в комнате для переговоров. Я прохожу в класс, не глядя на миссис Хиллард, и плюхаюсь на свое место.

– Деклан, – обращается она ко мне, – какие у тебя мысли по поводу «Непокоренного»?

Ну не до этого мне сейчас. Не до этого! Я протыкаю карандашом тетрадный лист.

– Я не читал его.

Ученики продолжают гуськом идти мимо нее. Она по-прежнему собирает у них письменные работы, но ее взгляд прикован ко мне.

– Почему?

Потому что я посторонний. Мне и тут нет места.

Я не могу произнести этого вслух. Ни слова не могу произнести. Опустив взгляд на тетрадь, я начинаю рисовать на полях закорючки. Движения привычны, но внутри собирается напряжение. Знаю, что через какое-то время оно завладеет мной совершенно и я выскочу в коридор, объятый яростью и злостью.

Миссис Хиллард шмякает пустой блокнотный лист на мою тетрадь, и я подпрыгиваю от неожиданности, роняя карандаш. Не видел, как она подошла.

– Скажи мне почему.

Я подбираю карандаш и касаюсь грифелем листа, но ничего не пишу. Не могу сказать ей. И Джульетте-то трудно было это сказать, а тут на меня пялится весь класс.