– Несколько раз. Я не очень хорошо знала этих Лордов. Но они каждый год перед отпуском устраивали вечеринку, и я к ним ходила.

По сути, последний раз я была у них год назад. Вместе с Эдом. Две недели спустя он ушел от меня.

Я понемногу расслабляюсь. В первый момент приписываю это обществу Итана – с ним так легко, даже кот это чувствует, – но потом начинаю осознавать, что возвращаюсь в режим психоаналитика, к живому диалогу. Любознательность и сострадание – инструменты моего ремесла.

И я на миг оказываюсь в своем кабинете на Восточной Восемьдесят восьмой, в маленькой, тихой, неярко освещенной комнате, где напротив друг друга стоят два глубоких кресла, а между ними голубой ковер на полу. Шелестит батарея отопления.

Дверь отодвигается, и в приемной видны диван, деревянный стол, на котором лежат стопки журналов «Хайлайтс» и «Рейнджер Рик», коробка лего. В углу мурлычет генератор белого шума.

А вот дверь в кабинет Уэсли. Уэсли Брилл – мой деловой партнер, научный руководитель, человек, который посоветовал мне заняться частной практикой. Мы называли его Уэсли Бриллиант. Неопрятные волосы, непарные носки, и при этом блистательный и быстрый как молния ум и громовой голос. Я вижу его в кабинете – вот он развалился в кресле, вытянув длинные ноги к центру комнаты и положив на колени книгу. Окно открыто, он вдыхает зимний воздух. Только что курил. Он поднимает глаза. «Привет, Фокс», – говорит он.

– Здесь у меня комната больше моей прежней, – повторяет Итан.

Я откидываюсь назад, закидываю ногу на ногу. Эта поза кажется мне немного нелепой. Не помню, когда я последний раз так сидела.

– В какую школу ты ходишь?

– В домашнюю школу, – говорит он. – Меня учит мама. – Пока я думаю, как ответить, он кивает на фотографию, стоящую на приставном столике. – Это ваша семья?

– Да. Муж и дочь. Эд и Оливия.

– Они сейчас дома?

– Нет, они здесь не живут. Мы расстались.

– А-а. – Он гладит Панча по спине. – Сколько ей лет?

– Восемь. А тебе сколько?

– Шестнадцать. Семнадцать будет в феврале.

Что-то в этом роде сказала бы и Оливия. Он выглядит моложе своих лет.

– Моя дочь тоже родилась в феврале. В День святого Валентина.

– А я двадцать восьмого.

– Еще немного, и угодил бы в високосный год, – говорю я.

Итан кивает.

– Чем вы занимаетесь?

– Я психолог. Работаю с детьми.

Он морщит нос:

– Зачем детям психолог?

– Причины самые разные. У одних проблемы в школе, у других сложности дома. Для кого-то даже переезд на новое место вызывает затруднения.

Итан молчит.

– Так что, полагаю, если ты учишься дома, тебе не мешает встречаться с друзьями.

– Папа нашел для меня команду по плаванию, – вздыхает он.

– Давно занимаешься?

– С пяти лет.

– Наверное, ты здорово плаваешь.

– Да, хорошо. Отец говорит, я способный.

Я киваю.

– Довольно-таки хорошо, – скромно признается он. – Я учу.

– Учишь плаванию?

– Людей с физическими недостатками, – добавляет он.

– Инвалидов вследствие порока развития?

– Ага. Я много занимался этим в Бостоне. Здесь я тоже хочу этим заняться.

– С чего это началось?

– У сестры моего друга синдром Дауна. Пару лет назад она посмотрела Олимпийские игры и захотела научиться плавать. И вот я стал учить эту девочку и других детей из ее школы. А потом подключился ко всей этой… – он подыскивает слово, – сфере.

– Здорово.

– Меня не интересуют вечеринки или что-то в этом роде.

– Не твоя сфера.

– Да. – Итан улыбается. – Совсем не моя. – Он крутит головой, разглядывая кухню. – Из моей комнаты виден ваш дом, – говорит он. – Вон оттуда.

Я поворачиваюсь. Если он видит наш дом, значит у него вид на восток, на мою спальню. Мысль об этом меня не беспокоит, – в конце концов, он всего лишь подросток. Во второй раз я задумываюсь о том, не гей ли он.