Проповедник - Камилла Лэкберг (2010)

— Когда только все это кончится? — восклицала Сольвейг, прижимая руку к груди. — Почему мы всегда оказываемся в дерьме? Почему все считают, что мы только сидим и дожидаемся, когда какая-нибудь зараза нас обгадит? — стенала она, жалея себя. — Что теперь люди скажут, когда полиция раскопала могилу Йоханнеса? Не было печали, я-то думала, что разговоры наконец закончились, когда они нашли ту последнюю деваху, а теперь получается все по новой.

— Да хрен с ними, пусть треплют. Нас не колеблет, о чем они трындят там у себя по чердакам.

Роберт притушил сигарету в пепельнице настолько раздраженно, что она перевернулась. Сольвейг тут же легла на свои альбомы.

— Роберт, ты поосторожнее: можешь прожечь альбомы.

— Да плевал я на твои геморройные альбомы. Что день настал, что дня нету, один хрен — ты сидишь и облизываешь эти фотографии. Ты что, не понимаешь, что звездарики, накрылось то времечко. Сто лет, наверное, прошло, а ты сидишь, на фотографии любуешься. Папаша гикнулся хрен знает когда, а ты глянь на себя — красотка, блин.

Роберт цапнул альбомы и грохнул их об пол. Сольвейг завизжала, пала ниц и стала подбирать фотографии, рассыпавшиеся по полу. Роберта это ничуть не уняло, напротив, лишь раззадорило. Сольвейг умоляюще смотрела на него, но он сгреб пригоршню фотографий и начал садистски драть их на клочки.

— Нет, Роберт, нет, не надо, мои фотографии! Пожалуйста, Роберт! — закричала Сольвейг. Ее рот стал похож на разодранную рану.

— Ты, жирная старая ведьма, ты что, не понимаешь этого? А папаша повесился. Ну, привет, приехали. Поймешь ты это наконец или нет?

Йохана как заморозило, он сидел и не шевелился, но тут вскочил и перехватил руку Роберта. Он с трудом вытащил остальные фотографии из крепко сжатой руки Роберта и встряхнул его, чтобы заставить брата услышать его.

— Ну-ка, давай угомонись. Это как раз то, чего они все и хотят. Ты чего, не понимаешь этого? Все только и ждут, что мы набросимся друг на друга, и все — тут нам всем копец и настанет. Ты хочешь, чтобы мы сами подставились? Во они нас разложат. Ты меня слышишь? Нам надо держаться вместе. А сейчас давай помоги маме собрать альбомы.

Лютая злоба вылетела из Роберта, как воздух из проколотого шарика. Он провел рукой по глазам и, начиная понимать, что сделал, огляделся вокруг. Сольвейг лежала на полу, как большой мягкий выброшенный на сушу кит, всхлипывала, и между ее пальцами сыпались обрывки фотографий. Она плакала тихонько, но душу рвало. Роберт опустился на колени рядом с мамой и обнял ее. Он очень нежно и ласково отвел сальную прядь с ее лица, потом помог ей подняться.

— Извини, мам, извини, извини, извини. Я тебе помогу с альбомами, и все будет в порядке. Ну, с теми, что я испортил, ничего не поделаешь, но их совсем немного, остались самые лучшие, ты посмотри на эту — какая ты тут красивая.

Роберт поднял фотографию и держал ее перед глазами матери. На ней улыбалась Сольвейг, стоя в раздельном, но весьма пристойном купальнике, с лентой наискось через грудь, на которой блестела надпись: «Майская королева 1967» — красивая, действительно красивая. Рыдания прекратились, слышались только всхлипывания. Она взяла у него фотографию и, улыбаясь, спросила:

— Я ведь действительно была красивая, Роберт?

— Да, мама, да. Очень. Самая прекрасная девушка, которую я видел.

— Ты не обманываешь, ты правда так думаешь?

Сольвейг кокетливо улыбнулась и ласково погладила его по волосам. Роберт помог ей сесть на стул.

— Да, точно, так оно и есть, честное благородное.

И через мгновение все было забыто и улажено, и Сольвейг опять в полном счастье колупалась со своими альбомами. Йохан кивнул Роберту и показал ему глазами на дверь, дескать, надо выйти. Они сели на крыльце, оба закурили.

— Что за дерьмо, Роберт? Что это тебя понесло? Надо как-то все-таки себя сдерживать.