Опалин спустился в зал, машинально отметив про себя, что в оркестровой яме сидит меньше трети музыкантов. Арфист, немолодой уже человек с одухотворенным лицом, достав тряпочку, любовно протирал свой инструмент, причем от зоркого глаза Ивана не укрылось, что тряпочка не какая-нибудь, а из настоящего шелка. Словоохотливый скрипач, которого Опалин уже видел утром на проходной театра, увлеченно развивал перед остальными свои мысли о текущих событиях.

— Только и слышишь — «война в Испании, война в Испании». Я, конечно, ничего такого сказать не хочу, но мне вот интересно: неужели нам обязательно было туда соваться? Пусть республиканцы сами разбираются с фашистами. Зачем нам-то во все это лезть? Где мы, а где Испания, в самом деле?..

— Морошкин, спускай задник! — закричал кто-то на сцене. Опалин обернулся. Сверху сползал дивной красоты замок, возвышающийся над озером. Нежные пастельные тона, поразительный оттенок неба пленяли воображение, и самый воздух, казалось, был нарисован так, что даже не верилось, что перед тобой всего лишь декорация.

— Морошкин! Ты не Морошкин, а Морокин! — отчаянно взвыл человек на сцене, схватившись за голову. — Не то озеро…………!

(Вместо многоточий можете вставить любые ругательства по вашему вкусу.)

Задник завис в двух метрах над сценой, потом что-то заскрипело, и он стал подниматься обратно. Человек опрометью понесся кого-то распекать и казнить, на ходу изрыгая энергичные проклятья в адрес напутавшего Морошкина, нерадивых грузчиков и равнодушной вселенной вообще. Следует отдать должное выдержке трех человек, которые разговаривали, стоя в проходе: ни Головня, ни Касьянов, ни Бельгард даже ухом не повели и вообще не обратили на инцидент никакого внимания.

— Вот, пожалуйста, опять намудрили с декорациями, — заметил скрипач. — Сфинкс из «Аиды» до сих пор за сценой стоит, и никак его не уберут. А мы в Испании завязли. И про конституцию все говорят, говорят, а до сих пор не приняли ее. Конституция прекрасная, я не спорю, но весь вопрос в том, как она будет выполняться. Помните, недавно на спектакле весь свет погас, и Осипова, нашего главного осветителя, куда только не таскали после этого. Чуть не арестовали, хорошо, Генрих Яковлевич заступился. А о муже Верочки Кравец вы слышали? Говорят, ему следователь ребра сломал и зубы выбил. Да! Вот вам и конституция, однако…

— Я, пожалуй, схожу, разомну ноги, — пробормотал арфист, поднимаясь с места. — Все равно пока еще не начинают…

— Я с вами, — бодро поддержал скрипач.

Ничего не ответив, арфист быстрым шагом удалился. Скрипач двинулся следом за ним. Поглядев на сцену, Опалин увидел, как опускается новый задник. Он изображал озаренное светом луны озеро, заросшее камышами, и на другом берегу — устрашающего вида готический замок. Декорация показалась Опалину мрачной, но завораживающей, и это впечатление усилилось, когда на сцене появился артист в фантастическом костюме филина и стал энергично разминаться, выделывая разные па.

— А все-таки это устарело, — заметил заведующий балетной труппой, глядя на сцену. Хотя ему было лишь немногим за сорок, на голове его практически не осталось волос. Коричневая толстовка и темные брюки выделяли его среди собеседников, одетых более строго — в костюмы с рубашками. Но фигура у него была подтянутая, и глаза — как у умной непростой собаки.

— Что именно? — поинтересовался старый Бельгард с убийственной вежливостью.

— Все. Замки, принцы, злой волшебник в образе филина, весь этот нелепый и мелодраматический сюжет о девушке, которую превратили в лебедя и которую может спасти только любовь. Мы отстали от жизни. — Головня вздохнул. — Вы, Палладий Андреевич, говорили, что хотите придумать какой-то другой финал, но тут не в финале дело. Тут все никуда не годится.

Блондин не сводил глаз с заведующего труппой. Щека Касьянова стала подергиваться в едва заметном нервном тике.