Театральная площадь - Валерия Вербинина (2018)

Он позвонил на Петровку и доложил, что работника МУРа только что пытались убить в Большом театре, а затем сел и, кое-как перевязав руку платком, стал ждать приезда оперативной бригады.

Глава 22. Алиби

И это талант! И это гений! Скотина, да и только!

Мариус Петипа, «Мемуары»

— Что касается убийства Шарова, кажется, я понял, в чем там дело, — сказал Опалин Твердовскому на следующее утро. — Будем проверять.

Николай Леонтьевич насупился. Он не любил уклончивых фраз — при том что сам, если того требовали обстоятельства, мог без труда напустить туману. От подчиненных он прежде всего требовал четкости и честности — даже если последняя означала признание своего поражения.

— Но мне-то ты можешь сказать? — спросил Твердовский ворчливо.

— У Шарова был лучший друг Кабатник, он же его заместитель, — объяснил Опалин. — Кабатник его и убил — за то, что Шаров спьяну изнасиловал его дочь. Убийца вовсе не дурак и сумел соорудить себе неплохое алиби, так что потребуется некоторое время, чтобы его разрушить.

— А! — только и сказал Николай Леонтьевич.

В кабинете повисло молчание. Товарищ Сталин на портрете тоже не проронил ни слова, свирепо топорща усы.

— Конечно, Шаров — это важно, — наконец заговорил Твердовский, — но сейчас меня больше заботит проклятый театр. Ваня, ты можешь мне объяснить, зачем ты вчера туда поперся?

— Была одна мысль, хотел ее проверить.

Николай Леонтьевич поглядел в его мгновенно посуровевшее лицо, понял, что из подчиненного больше ничего не вытянешь, и, не удержавшись, буркнул:

— Хорошая, получается, мысль, раз тебя из-за нее чуть не убили…

— Чуть не считается, — коротко ответил Опалин.

— Что известно о том, кто на тебя напал?

— Здоровый крепкий мужик, примерно с меня ростом. Судя по отпечатку ноги на снегу, куда он спрыгнул, — сорок третий размер.

— Пальчики есть?

— Десятки. Это же репетиционный зал. Еще он трубку хватал, когда меня душил проводом, но там смазанные получились.

— Думаешь, это Вольский был?

— А что тут думать? Сейчас вернусь в театр и посмотрю, в каком виде он явится на класс. Не явится — поеду к нему домой.

— Что, синяков ему понаставил? — усмехнулся Твердовский.

— Не только. Я еще по морде ему заехал и осколком зеркала его ткнул несколько раз. Никуда он от меня не денется.

— Ну, смотри, — многозначительно промолвил Николай Леонтьевич. — Кроме Вольского, других версий у тебя нет?

— Версий? Да все вертится вокруг него. Павел Виноградов повздорил с ним — и исчез. С Головней он будто бы не ссорился, но тот хотел осовременить балет, а Вольский этого не любит.

— Все, Ваня, довольно, — замахал руками Твердовский, внезапно поняв, что с него достаточно и балета, и театральных разборок, и вообще людей искусства. — Иди и действуй, как сочтешь нужным.

Вернувшись к себе в кабинет, где его ждали коллеги, Опалин объявил, что Петрович остается на месте, а Казачинский и Завалинка едут с ним в театр.

— Принца будем брать? — деловито спросил Антон.

— По обстоятельствам, — коротко ответил Опалин.

Со вчерашнего дня он не звонил Маше и сейчас поймал себя на мысли, что ему не хочется с ней разговаривать. Он не сомневался, что встретит с ее стороны град упреков, если арестует Вольского, и ему было неприятно думать, что она наверняка сочтет его действия личной местью ее бывшему любовнику.

Однако первое столкновение в театре произошло у Опалина не с Машей, а с Людвигом Карловичем Бельгардом, который казался крайне взволнованным всем происшедшим. Сказать ему по сути дела было нечего, и он довольно неуклюже попытался атаковать оперов.