Как снег под ветром падают в сугробы.

Они остры, как утки по-пекински,

Остры, горьки, мучительно прекрасны —

Плывут, плывут во сне друг с другом рядом.

— Нет, — сказала леди Мурасаки. — Нет. Теперь остался один лед. Все ушло. Разве нет?

— Вы для меня — самое любимое существо в мире, — сказал он вполне правдиво.

Она поклонилась ему и вышла из камеры.

В кабинете Попиля она обнаружила доктора Дюма и доктора Руфена, погруженных в разговор.

Доктор Руфен взял ладони леди Мурасаки в свои.

— Вы говорили мне, что у него внутри все навсегда замерзло, — сказала она.

— Вы тоже это почувствовали? — спросил Руфен.

— Я люблю его, но не могу найти с ним контакт, — сказала леди Мурасаки. — А вы?

— Мне это никогда не удавалось, — признался Руфен.

Она ушла, так и не увидевшись с Попилем.

Ганнибал добровольно вызвался помогать работникам тюремного медицинского изолятора и подал в суд прошение разрешить ему вернуться к занятиям на медицинском факультете. Доктор Клер де Ври, возглавлявшая в полиции лабораторию судебно-медицинской экспертизы, умная и привлекательная женщина, обнаружила, что Ганнибал может быть чрезвычайно полезным работником, особенно когда он собрал компактный прибор для качественного анализа и определения токсинов, пользуясь минимальным количеством реагентов и оборудования. Она написала в суд, поддержав его просьбу.

Доктор Дюма, чей безграничный оптимизм раздражал Попиля сверх всякой меры, подал замечательную характеристику на Ганнибала, сообщив при этом, что Медицинский центр Джонса Хопкинса в Балтиморе, в Америке, предлагает Лектеру поступить к ним в интернатуру, особенно после того, как там ознакомились с его иллюстрациями к новому анатомическому атласу. Моральный аспект этого дела доктор Дюма выделил в весьма недвусмысленных выражениях.

Через три недели, несмотря на возражения инспектора Попиля, Ганнибал покинул Дворец правосудия и вернулся в свою комнату над помещениями медицинского факультета. Попиль с ним не попрощался, охранник просто принес ему его одежду.

В своей комнате он отлично проспал всю ночь. Утром позвонил на площадь Вогезов и обнаружил, что телефон леди Мурасаки отключен. Он пошел туда и отпер дверь своим ключом. Квартира была пуста, если не считать тумбочки под телефонным аппаратом. Возле аппарата лежало адресованное ему письмо. К нему был прикреплен почерневший прутик из Хиросимы, присланный леди Мурасаки ее отцом.

Письмо было коротким: «Прощай, Ганнибал. Я еду домой».

На обратном пути он швырнул обожженный прутик в Сену. В ресторане «Марсово поле» он заказал великолепного тушеного зайца на деньги, которые Луи Ферра оставил на мессы за упокой своей души. Согретый вином, он решил, что для соблюдения декорума ему все же не мешает прочитать несколько молитв на латыни в память о Луи и, может быть, одну из них даже пропеть на какой-нибудь популярный мотивчик, принимая во внимание тот факт, что они будут ничуть не менее действенны, нежели те, что он мог бы заказать в церкви Сен-Сюльпис.

Ужинал он в одиночестве, но был отнюдь не одинок.

Ганнибал вступил в период долгой зимы своего сердца. Спал он прекрасно, и во сне его никто больше не посещал в отличие от других людей.

Часть III

Я рад бы к черту провалиться,

Когда бы сам я не был черт!

И.-В. фон Гете, «Фауст» (перевод Н. Холодковского)

58