Ганнибал - Томас Харрис (2013)

Ни в чем никакого порядка. Вот личные бумаги доктора Лектера из Палаццо Каппони. Несколько заметок о Данте, от руки, — знакомый каллиграфический почерк; записка уборщице; квитанция из флорентийского магазина деликатесов «Вера даль 1926» об оплате двух бутылок «Батар-Монтраше» и каких-то tartufi bianchi. То же самое вино, а что же такое эти tartufi? «Новый школьный итало-английский словарь» сообщил Старлинг, что tartufi bianchi — это грибы — белые трюфели. Она позвонила шеф-повару одного из лучших итальянских ресторанов Вашингтона и расспросила его о трюфелях. Ей пришлось слезно просить разрешения закончить телефонный разговор, так долго он с восторгом описывал их вкус.

Вкус. Вино. Трюфели. Вкус к определенным вещам был неизменной чертой доктора Лектера, жил ли он в Америке или в Европе, преуспевал ли как практикующий врач или как сбежавшее из тюрьмы чудовище. Лицо ему, вероятно, удалось изменить, но вкусы его не изменились: не тот он был человек, чтобы в чем-то себе отказывать.

Вкус был для Старлинг темой весьма болезненной, ведь, именно говоря о вкусе, доктор Лектер впервые сумел задеть ее за живое, похвалив элегантную сумочку и высмеяв за дешевые туфли. Как он тогда ее назвал? Тщательно отмытой и отчищенной пробивной деревенщиной с капелькой вкуса.

Именно вкус мешал ей до конца принять ежедневную рутину существования в самых разных общежитиях и учреждениях, с их функциональным оборудованием и сугубо утилитарной обстановкой.

В то же время ее глубокая вера в отточенность технических приемов умирала, уступая место чему-то совершенно иному.

Старлинг устала от технических приемов. Вера в отточенную технику — религия всех опасных профессий. Чтобы выйти против вооруженного преступника, противостоять ему в перестрелке или схватиться с ним в скользкой грязи — для этого необходима уверенность в том, что совершенное владение техническими приемами, непрерывная напряженная тренировка делают тебя непобедимым. Но это неправда, особенно в перестрелках. Конечно, перевес может оказаться на твоей стороне, но, если приходится участвовать во многих таких схватках, в одной из них тебя обязательно убьют.

Старлинг видела это собственными глазами.

Усомнившись в этой религии, к чему могла она теперь обратиться?

В разъедающем душу однообразии горестных дней Старлинг стала вглядываться в образы вещей. Старалась доверять собственным инстинктивным реакциям на различные вещи, не квантифицируя их, не сводя их к словам. Примерно в это же время она заметила изменения в собственной манере читать. Раньше она сначала прочитывала подпись, потом уже смотрела на саму иллюстрацию. Теперь все стало по-другому. Иногда она вообще подписей не читала.

Многие годы она читала публикации «от кутюр» тайком, испытывая чувство вины, будто это была порнография. Теперь она признавала, что было в этих публикациях нечто, заставлявшее ее испытывать жажду. При ее складе ума, напичканного лютеранскими принципами, предостерегающими от всяческой скверны, она чувствовала себя так, будто уступает восхитительному соблазну.

Старлинг со временем так или иначе пришла бы к избранной ею теперь тактике, но ее подтолкнула к находке мощная волна изменений в себе самой: подтолкнула к мысли, что вкус доктора Лектера к раритетам, предметам весьма ограниченного спроса, может оказаться тем самым спинным плавником, что, словно плавник акулы, взрезает поверхность вод и делает чудовище видимым.

Используя внесенные в компьютер списки покупателей, сравнивая их, она, возможно, сумеет отыскать одну из его меняющихся личин. Чтобы добиться этого, ей нужно знать, что он предпочитает. Ей нужно знать его лучше, чем кто-либо другой на свете его знает.

Что я знаю о том, что он любит? Он любит музыку, вино, книги, еду. И ему нравлюсь я.