Вдребезги - Юлия Резник (2020)

Свожу брови, киваю и, глядя себе под ноги, переступаю небольшую канаву, отделяющую обочину от простирающегося насколько хватает глаз луга. Ноги в мягких ботинках топнут, увязают в густом черноземе. В воздухе пахнет сырой землей и только-только распустившейся листвой.

Олеся сидит на бетонной, наверняка еще не успевшей нагреться на робком весеннем солнце, плите. Я ступаю бесшумно — тоже привычка, и она не слышит моего приближения, а я не знаю, как бы мне дать о себе знать, чтобы не испугать её.

— Эй, милая… — не придумав ничего лучше, шепчу я.

Она вздрагивает, поворачивается ко мне… Но я не уверен, что она видит.

— Олесь… Это я. Тимур…

Её вид, её взгляд пугают меня до усрачки. Надеюсь, мой голос не дрожит, потому что это последнее, что нам сейчас нужно.

— Тимур?

— Да. Это я. Узнала?

— Д-да… — Олеся обхватывает руками озябшие плечи и, будто впервые по-настоящему видя открывающийся её взгляду пейзаж, с изумлением огладывается по сторонам.

— Все нормально?

Она опускает ресницы. Вцепляется в ткань легкой куртки, так что белеют пальцы, и… молчит. Лишь по тому, как судорожно дергается ее кадык, я понимаю, что она пытается мне ответить, но… просто не может. Физически…

— Эй, Олеся… Ну же, девочка, иди ко мне…

Тяну ее за куртку, заключаю в объятья. Прижимаюсь губами к волосам, тычусь носом… Ей плохо. Так плохо, что это все вокруг неё будто плотным туманом сгущается. И затягивает в свой эпицентр… её… меня. Укачиваю её в своих ладонях, мысленно ругая себя, на чем свет стоит. Как я мог не заметить, что передавил? Как я мог не увидеть, что она… такая закаленная и несгибаемая, просто сломалась?

— Как мы здесь очутились?

— Что?

— Я не помню, как мы здесь очутились.

Касаньем пальцев заставляю Олесю поднять голову. Веду по ее прохладной щеке, чувствуя, как мое сердце становится с каждой секундой все больше от переполняющих меня чувств.

— Ты ничего не помнишь?

— Нет…

Я знаю, что такое бывает, когда с людьми случается стресс. Они просто уезжают куда-то, а потом ничего не могут вспомнить. У этого явления даже имеется свое название, но я не могу его вспомнить. Да и какое это, к черту, имеет значение? Главное, что она здесь. Со мной. Главное, что с ней ничего не случилось.

— Ничего, моя хорошая… Это ничего.

Олеся кивает. Закусывает губу. И мы стоим так, бог знает сколько — я, нашептывающий ей всякие глупости, беспорядочно целующий ее губы, волосы, плечи… Она… вцепившаяся в меня, будто я ее единственный якорь. И все вроде бы хорошо. Пока я не понимаю, что хочу быть для нее кем угодно, но только не якорем. Пока я не понимаю, что люблю её. Люблю так сильно, что все это время… Все это чертово время и не дышал. Пока ее не увидел. Осознание этого ударяет по мне с такой силой, что я покачиваюсь. Стискиваю руки сильней, будто боясь, что если разожму их — навсегда ее потеряю. И далеко не сразу понимаю, что она изо всех сил пытается вырваться…

— Что такое? — трясу головой.

— Пойдем! Скорей… Пойдем же…

Задерживаю хрупкую ручку в ладони:

— Трасса там, — сиплю я, не сводя с нее глаз.

— Трасса?

— Угу.

Олеся обхватывает голову ладонями.

— Так, ладно… С тем, как мы тут очутились, я разберусь потом…

— Да что случилось-то?

— За мной следили! Я думаю, это люди Алана… Наверное, ты мне не веришь, но, клянусь, что…

— Невысокий? Невзрачный? Редеющие волосы?

— Откуда ты знаешь?

Запрокидываю голову к чистому весеннему небу и выдыхаю: