Питомник - Полина Дашкова (2000)

И с песней веселой на губе.

Пныря подпевал громко, фальшивым жалобным фальцетом. Слезы текли по его впалым щекам. Официанты терпеливо ждали. В конце последнего куплета пианист выдал несколько мощных аккордов, которые совпали со странным, гулким грохотом где-то поблизости.

– Что это? – шепотом спросил один официант другого. Тот нахмурился и пожал плечами. Охрана Пныри напряженно переглянулась. За грохотом последовал вой сирен.

– Коля, выгляни, узнай-ка, в чем дело? – поморщился Пныря и, ласково кивнув пианисту, попросил со вздохом:

– А теперь сразу давай Высоцкого, «На братских могилах…». Помнишь?

Метрдотель, воспользовавшись паузой, спросил, что же намерен гость сегодня кушать и что приготовить для его драгоценного племянника.

– Генаша, как появится, сам закажет. Я уж с ним и пообедаю. Пока что соку мне принеси. Все равно какого, лишь бы холодного. Ну, Михалыч, давай, Володеньку, с хрипотцой, как ты один умеешь. Давай, милый, а я подпою.

Пианист глотнул минералки, откашлялся и запел на тон ниже, с надрывным хрипом, подражая великому барду. Пныря опять закрыл глаза, заурчал, путая не только мелодию, но и слова покачиваясь и уже наливаясь слезами, однако на этот раз песню ему дослушать не пришлось. Вернулся охранник Коля и сообщил, что в торговой галерее на Пушкинской что-то взорвалось.

– Чечены балуются, – благодушно произнес Пныря, продолжая покачиваться, но вдруг лицо его побагровело, он вскочил, опрокинув стул, ухватил Колю за лацкан пиджака и, глядя на него снизу вверх, прошептал:

– Там Генка!

В первый момент никто ничего не понял, Коля растерянно покосился на второго охранника, Севу, тот молча, недоуменно пожал плечами.

– Генка, племяш мой, по магазинам ходит! А куда ему еще идти, как не в галерею на Пушкинской? Я ведь сам и посоветовал! Хотел с ним пойти, да уж больно жарко, и магазинов я не терплю. А ведь собирался. Да, собирался, потом лень стало, отправил его одного… – Он бормотал очень тихо, неразборчиво, и приходилось напрягать слух, чтобы понять его. – Позвоните в «Склифосовского»! – вдруг выкрикнул он слабым, срывающимся голосом. – Пусть пришлют реанимацию!

– Так там две галереи, – осторожно заметил метрдотель, ставя на стол высокий стакан с ледяным апельсиновым соком, – ведь еще неизвестно, где именно был взрыв, какой мощности, и где в это время находился ваш племянник. А «скорая» наверняка уже выехала. Сейчас это быстро, все-таки центр Москвы…

– Что ты болтаешь? Звони! Пусть пришлют по две реанимации к каждой галерее! – гаркнул Пныря.

Метрдотель послушно набрал «ОЗ». Диспетче сообщил, что к месту взрыва в торговой галере уже отправлено несколько бригад.

– Поздно, – пробормотал Пныря и застыл посреди зала, растерянно, беспомощно озираясь. У него тряслись руки. Он казался жалким больным старикашкой, напуганным до смерти. Таким его еще никто никогда не видел, да и не должен был видеть. Все присутствующие смущенно о вернулись.