Город и город - Чайна Мьевилль (2020)

Я заметил группу иностранных евреев-ортодоксов. Их встречали – судя по одежде – гораздо менее набожные местные родственники. Толстый охранник отпустил пистолет, чтобы почесать подбородок, и тот закачался на ремешке. Тут же были один или два невероятно модно одетых бизнесмена – часть «золотой пыли», которая просыпалась на нас недавно: наш новый хайтек (и даже американский), пассажиры, ищущие водителей с плакатами, которые ждут людей из совета директоров «Сир энд Кора», «Шэднера», «Вер-Тека», те топ-менеджеры, которые не прибыли на своих собственных самолетах или вертолетах. Корви увидела, что я читаю эти плакаты.

– На хрена кому-то вкладывать деньги сюда? – спросила она. – Как думаете, они вообще помнят, что договаривались об инвестициях? По-моему, чиновники откровенно подмешивают им «рогипнол» на всех этих встречах.

– Типичные слова пораженца, констебль. Именно такие настроения и не дают нашей стране подняться с колен. Конгрессмены Бурич, Нисему и Седр занимаются той самой работой, которую мы им доверили.

Участие Бурича и Нисему было логично, но я не мог поверить в то, что организацией торговых выставок занялся Седр. Удивительно было даже то, что им удалось добиться даже небольших успехов, доказательством которым были эти иностранные гости.

– Угу, – сказала Корви. – Нет, я серьезно. Посмотрите на них, когда они выходят, – клянусь, в их глазах паника. Видели машины, которые возят их по городу – рядом с туристическими местами, пересечениями и так далее? «Осмотр достопримечательностей». Ну да, как же. Эти бедняги ищут, как выбраться отсюда.

Я указал на дисплей: самолет приземлился.

– Значит, ты говорила с руководителем Махалии? – спросил я. – Я звонил ей пару раз, но ее номер занят, а номер мобильника они мне не дали.

– Говорила, но недолго. Там есть своего рода исследовательский центр, он – часть раскопок в Уль-Коме. Я разыскала ее там. Профессор Нэнси – большая шишка, у нее куча студентов. В общем, я ей позвонила. Она подтвердила, что Махалия – ее студентка, что в последнее время она ее не видела, и так далее. Я сказала ей – «у нас есть основания полагать, что…» и все такое. Отправила ей фотку. Она была в шоке.

– Да?

– Угу. Она… Все повторяла, что Махалия – прекрасная студентка, что она не могла поверить, что это произошло, и так далее. Значит, вы были в Берлине? Вы говорите по-немецки?

– Раньше – да. Ein bisschen.

– Как вы там оказались?

– Я был молод. Там проходила конференция «Работа полиции в разделенных городах» – доклады про Будапешт, Иерусалим и Берлин, про Бешель и Уль-Кому.

– Твою мать!

– Знаю, знаю. В то время мы тоже так сказали. Совсем не та тема.

– Разделенные города? Удивительно, что универ вас отпустил.

– Это точно. Я почти физически ощущал, как моя халява исчезает, как ее уносит порыв чужого патриотизма. Мой руководитель сказал, что это не просто непонимание, а оскорбление, нанесенное Бешелю. Полагаю, он был прав. Но это была спонсированная поездка за рубеж, как я мог отказаться? Я должен был его убедить. Я, по крайней мере, впервые в жизни увидел улькомцев, и они, очевидно, тоже сумели справиться с кипящей в них яростью. Мы тогда приложили все усилия для разрядки международной напряженности – под песню «99 Luftballons»[6]. – Корви фыркнула, но тут начали выходить пассажиры, и мы напустили на себя строгий вид, чтобы не показаться Джири невежливыми.

Сотрудник иммиграционной службы, сопровождавший супругов, заметил нас и кивком направил их к нам. Я видел их фотографии, которые мы получили от американских коллег, но узнал бы их и так. Такие лица могли быть только у скорбящих родителей – серые, словно глина, распухшие от усталости и горя. Супруги Джири ковыляли по залу так, словно внезапно постарели лет на пятнадцать-двадцать.

– Мистер и миссис Джири? – спросил я по-английски, который немного подшлифовал за последнее время.