Источник счастья - Полина Дашкова (2006)

— На месте твоя рука, — сказала Таня.

— Не чувствую. Не верю.

Таня легонько сжала его кисть, заодно проверила, гнутся ли пальцы, и спросила:

— Теперь чувствуешь?

Ермолаев часто, шумно задышал, всхлипнул, зашмыгал носом, забормотал, облизывая губы:

— Пресвятая Владычица Богородица, оставили! Сохранили руку-то мою, детушкам моим кусок хлеба, жене моей Дуне, мамаше, Серафиме Петровне, с голоду помереть не дали, век буду Бога молить за профессора Михал Владимирыча.

Из открытой форточки донёсся гвалт, топот, стали слышны отдельные голоса: «Долой правительство! Долой войну! Долой немку!», потом запели «Марсельезу».

Окно выходило на Пречистенку. Утоптанный снег был покрыт подсолнечной шелухой. Шли люди с красными транспарантами и флагами. Таня закрыла форточку, вернулась к фельдфебелю.

— Поплакал и будет. Спи.

Он бормотал всё тише, всё спокойнее. Таня закрыла глаза только на минуту, прислонилась головой к стене и тут же провалилась в сон. Ей приснился Данилов. Опять от него не было вестей. Ходили страшные слухи о бунтах в полках, о том, что солдаты стреляют и вешают офицеров.

Павел Николаевич стоял прямо тут, в дверном проёме. Халат накинут поверх шинели, в руке фуражка. Он смотрел на неё, потом тихо, шёпотом, позвал:

— Танечка!

— Спит она, умаялась после ночи, — прозвучал рядом знакомый голос, — разбудить?

— Не нужно, я подожду.

Таня открыла глаза. Он правда был здесь, в палате, живой, невредимый. С ним рядом стояла сестра Арина.

— Иди уж, я останусь. Да глядите там, на улице, осторожней, опять эти ходят, с кумачами.

В коридоре они обнялись.

— Танечка, я все знаю о Володе. Я пытался вырваться раньше, но не получилось. Михаил Владимирович сейчас в офицерской палате наверху. Я уже виделся с ним. Он хорошо держится, только похудел сильно. Впрочем, вы тоже. Совсем не спите?

— Почему? Сплю. Вы как раз застали меня спящей.

Они шли по коридору к лестнице. Вдруг Таня резко обернулась. Им в спины смотрел Агапкин. Она кивнула ему, полковник поклонился. Федор Фёдорович ответил лёгким вежливым поклоном и исчез за ближайшей дверью.

Извозчиков не было. По заплёванной мостовой шла очередная демонстрация с транспарантами, знамёнами, с красными бантами и красными повязками на руках. Пришлось стоять ждать, пока пройдут.

— Да здравствует демократия!

— Долой войну!

— Городовых на фонари!

— Мир хижинам, война дворцам!

Голоса были визгливые, в основном женские. От криков закладывало уши. Молодой рабочий, в кепке, в чёрном, с чужого плеча, пальто, приостановился, впился опухшими глазами в лицо Данилова. Сплюнул прилипший к губе окурок и заорал шальным фальцетом:

— Офицерье к стенке!

Таня сильно потянула полковника за руку.

— Пройдёмте переулком.

Пока шли пешком до Брестской, он рассказал, что царь подписал отречение в пользу великого князя Михаила Александровича. Это произошло в ночь со второго на третье марта в Пскове.

— В Петрограде хаос, ужас, войска переходят на сторону восставших. Михаил тоже отрёкся. Что будет дальше, неизвестно.

— А как же Александра Фёдоровна, дети? — спросила Таня.

— Они в Царском, больны корью.

— Вы папе уже сказали?

— Нет. Пока только вам.

По Тверской шагала ещё демонстрация, те же знамёна, банты, крики:

— Долой правительство!

— Долой войну!

— Долой немку!

Не было уже никакого правительства. Некому продолжать войну. Полки бунтовали, дезертировали тысячи солдат, офицеров расстреливали или забивали насмерть. Александра Фёдоровна в Царском Селе, беспомощная и потерянная, с больными детьми, ждала мужа, полковника Романова.