Источник счастья - Полина Дашкова (2006)

Впрочем, после появления Дмитрия он подходил к своему компьютеру лишь для того, чтобы посмотреть почту. Он, кажется, даже читать не мог, брал книгу, водил лупой над страницами минут десять, откладывал, шёл гулять или сидел на пляже в шезлонге часами, просто так, глядя на море и слушая чаек.

Он стал забывчив и рассеян. Не надевал шапку в холод, терял очки, мог не бриться неделю, пока Герда не напомнит.

— Тебе не стыдно, фрейлейн? — шёпотом спрашивала Герда светловолосую девушку на снимке. — Неужели ты ничего не знаешь, не понимаешь, не чувствуешь? Неужели никогда не приедешь?

Москва, 1917

В Москве шла война. Город был в баррикадах. Обстреливались улицы, переулки, дворы, в окна попадали снаряды, гранаты. Пули били стекла фонарей, и вспыхивали высокие газовые факелы. Загорались дома, не только деревянные, но и каменные. Пожары никто не тушил, огонь перекидывался на соседние здания. В квартиры врывались ошалевшие, с безумными глазами красногвардейцы, искали оружие, попутно брали всё, что понравится. При малейшем сопротивлении или просто так, смеха ради, расстреливали всех, без разбора.

Обыватели создавали домовые комитеты, устраивали круглосуточные дежурства в подъездах, пытаясь защитить своё жильё, имущество, жизнь, таскали ведра и тазы с водой, заливали головешки, летевшие от соседних пожарищ.

Когда затихала стрельба, по Тверским, по Арбату, по Сретенке слонялись пьяные мародёры, сдирали с трупов сапоги. Мрак, холод, смерть царили в Москве. Никто не знал, когда это кончится и что будет завтра.

Поздним вечером прибежала Люба Жарская, в облезлом тулупчике, в сером бабьем платке. Она плакала, целовала Михаила Владимировича, Таню, Андрюшу, говорила, что квартиру её разграбили, она сама спаслась чудом и теперь хочет бежать, до Витебска, к Варшаве, там у неё двоюродный брат.

— Подожди, поживи у нас, — уговаривал Михаил Владимирович, — скоро всё образуется, хотя бы стрелять перестанут.

— Нет, Миша. Ничего уж не образуется. Перестанут стрелять, значит, они победили. Тогда закроют границу, и все мы окажемся под арестом, на одной огромной каторге размером с Россию. Не хочу ждать своей очереди на убой, как скотина бессловесная. Пусть убьют по дороге, это даже лучше.

Вид новорождённого Миши вызвал у неё новый приступ рыданий.

— Ангел, чудо, как же ты в этом аду?

Няня собрала для неё узелок с едой, Таня дала что-то из своей одежды. Михаил Владимирович попытался сунуть ей в карман немного денег, но она категорически отказалась.

— У вас у самих мало, да и бумажки эти скоро ничего не будут стоить. Бог даст, увидимся, не в этой жизни, так потом, когда-нибудь.

Агапкин проводил её до подъезда. Прощаясь, она обняла его, забормотала странно бледными без помады губами:

— Феденька, береги их, кроме тебя теперь некому. Данилов, если выживет там, в Кремле, он всё равно с этой красной чумой будет биться до конца, до смерти. Он белый полковник, смертник. — Она вдруг испуганно зажала рот ладонью. — Господи, что ж я каркаю, дура такая? Типун мне на язык! Он хотя бы знает, что у него родился сын?

Агапкин молча помотал головой.

— Ладно, пойду, пока тихо. Попробую к вокзалу. Когда-нибудь какой-нибудь поезд поедет, а нет, так пешком добреду. Прощай, храни тебя Бог, Феденька.

Люба исчезла во мраке. Только сейчас, проводив взглядом её длинную, смутную фигуру в нелепом платке, Федор заметил, что и правда тихо. Слышно, как ветер шуршит ледяными листьями, и, если закрыть глаза, можно подумать, все по-прежнему. Обычная московская ночь в конце октября.

Он нащупал папиросы в кармане, чиркнул спичкой. А может быть, правда, всё кончилось? Если до утра стрельбы не будет, надо сходить на Никитскую, поговорить с Мастером. Нельзя больше оставаться в роли слепой марионетки. Пусть объяснит, что они собираются делать? Станут сотрудничать с красной чумой? Или, может быть, тихо исчезнут, пока не закрыта граница? Такой вариант вовсе не исключён.